— Приказ Военного Совета по Западному Фронту от 2 сентября 1942 года, — звонким, высоким голосом читал адъютант, — …присвоить воинское звание майора и откомандировать в распоряжение штаба фронта. Командующий фронтом генерал-полковник Плотников. Член Военного Совета фронта генерал-лейтенант Сергеев. Начальник штаба генерал-лейтенант Пузыревский.
Гладышев взял у адъютанта четыре матово-красных шпалы и осторожно прикрепил к петлицам гимнастерки Радина.
— Поздравляю, товарищ майор. Будем надеяться, что встретимся еще не раз. Россия велика, очистим ее от фашистов не скоро, — сказал комдив.
— Товарищ майор, зайдите потом ко мне, кое-что о Четверикове узнал, — поздравив Радина, сказал Ефимов.
Через час, когда солдаты и офицеры возвращались к своим полкам, Радин вошел в палатку начподива.
Он уже раз двадцать ходил вокруг, ожидая, когда вернется Ефимов.
— Входи, товарищ Радин, — беря его под руку, сказал комиссар. — Новости есть, но… — он покачал головой, — не из добрых. — Комиссар помолчал, вглядываясь в побледневшее лицо Радина. — Новость тяжелая. Погиб генерал. В самом начале войны на одной из застав был и генерал Четвериков. Заставы, посты проверял. Чувствовал старый пограничник близость войны. Налетели было фашисты на заставу, где в эту ночь находился генерал, налетели и обожглись. Две роты немцев пошли на заставу в 90 человек, через день немцы еще две роты с танками и авиацию бросили. Девять дней, ты подумай, девять дней били фашистов пограничники, и люди, и патроны иссякли, а не могли фашисты взять заставу. Уже их армия далеко под Минском была, а застава все сражалась. Там и погиб Четвериков. Только трое и спаслись, они и рассказали все. Генералу Четверикову посмертно присвоили Героя Советского Союза.
— А как его семья?
— Вот этого не знаю. Женщин и детей он отослал в тыл, значит, и его семья своевременно эвакуировалась. Ну вот, уходишь от нас, счастливого тебе пути в жизнь… — сказал начподив. — Много ты пережил, брат, много. Но не озлобляйся, люди не виноваты в этом, — он вздохнул, побарабанил пальцем о край столика. — Уходишь, так вот что, дорогой товарищ. Комдив наш, Гладышев, ты его знаешь, человек хороший, достойный. Он просил меня вот эти его новые полковничьи галифе и гимнастерку тебе подарить. Да ты не красней, не отнекивайся… Неужели не понимаешь, что это от сердца он… И от меня тоже на память сапоги офицерские, шевровые, возьми. Мы тут остаемся, а тебе, может, в Москву придется ехать. Ты вот сидел, а мы нет, а думаешь, мало хороших людей ни за что посажали? — Он оглянулся и тихо сказал: — Многих… и тоже безвинных, а до нас, видно, черед не дошел. Так-то, друг.
— Спасибо, Яков Иванович, спасибо за все. Вот такие люди, как вы, и помогли мне верить в правду и надеяться на лучшее. — Радин крепко обнял начподива.
Штаб 5-й армии находился в лесу у деревни Суконники, но прежде чем Радин попал туда, он потерял полдня. Наконец, часов около четырех, его принял сухощавый генерал-майор, начштаба армии. Землянка ничем не отличалась от ряда других, вырытых повсюду в лесах Подмосковья. Три дощатых ступени вниз, одно оконце, дверца тоже со стеклом, стол на одной ножке, врытой в землю, два табурета и широкие нары с белой, чистой постелью.
Генерал молча выслушал рапорт Радина, просмотрел его бумаги и коротко сказал:
— Ночуйте сегодня здесь, у кого-нибудь из командиров. Утром получите оформленные документы и — в штаб фронта. Адрес вам скажут.
Утром, получив бумаги, Радин на попутном грузовике отправился в село Борисово, где находился штаб фронта.
Орден и медаль, сверкающие на груди, помогли Радину в поисках штаба.
— Да. Такой приказ у нас есть, — как-то равнодушно сказал ему полковник из штаба. — Но сейчас я даже не знаю, что с вами и делать. Командующий-то теперь новый.
— А генерал-полковник Плотников?
— Его перевели на южный, уже неделю, как отбыл. Так что ж мне теперь с вами делать? — пожал плечами полковник. — Штаты все заполнены. Лучше б уж в дивизии остались.
Радин молчал.
— Вы кем были на гражданке? — полковник запнулся. — Ну, раньше, до всей этой истории?
— Писатель, кажется, был, член Союза писателей, — сказал Радин.
— Писатель! — почти радостно воскликнул подполковник. — Ну, тогда все в порядке. Есть указание писателей в ПУР отсылать, для работы во фронтовых и армейских газетах.
Он вызвал адъютанта и приказал:
— Подготовить гвардии майору Радину командировочные документы и отправить его сегодня же в Москву, в распоряжение отдела печати Политуправления РКК — Ну, как, рады? Вы москвич?
— Так точно, товарищ полковник, коренной. Правда, — Радин вздохнул, — пять лет не видел столицы.
«В Москву! В Москву! — бродя по разбитой танками и грузовиками дороге, думал Радин. — Пойду на свою квартиру. Разыщу тетю Грушу, обойду соседей. Ведь уцелел же кто-нибудь, наверное, расскажет о Соне, приехала она тогда или нет».
Чем ближе была столица, тем спокойнее было на душе у Радина.
Миновали Дорохово, Кубинку. По сторонам от шоссе вставали и исчезали рощицы, то одинокие, то группой стоящие дома. И в этих полугородского типа дачках, и в дорожных столбах, и в каменных строениях, окаймляющих Минское шоссе — во всем чувствовалась близость Москвы.
На Арбате он спрыгнул с машины на землю, родную, московскую землю, по которой не ходил вот уже пять с лишним лет.
Москва! Военная, суровая, но родная.
Вечер уже давно опустился над Москвой, но окна были затемнены, улицы погружались в темноту и быстро пустели. Иногда, спеша, проходили мимо запоздалые прохожие, проносился военный «студебеккер».
То ли от волнения, то ли из-за наступившей темноты, а может, потому, что он уже давно не был в Москве, Радин вместо своего переулка попал в другой, затем в какой-то тупичок.
Побродив немного и не найдя в темноте выхода, он повернул назад и, выйдя наконец к Арбату, был остановлен патрулем.
— Поздно ходите, а пропуска нет, товарищ майор. Придется переночевать в комендантской, — , вежливо сказал проверявший документы сержант.
Утром, попив чаю вместе с комендантским дежурным, он отправился на свою старую квартиру.
Теперь, при дневном свете, Радин быстро нашел свой дом. Вот он, старый, каменный, четырехэтажный. Вот и подъезд, и его окна. Они открыты, ветер чуть колеблет шторы. Кто теперь живет там? Тетя Груша, кажется, жила вот тут, на первом этаже.
За дверью что-то спросили, затем она полуотворилась, и Радин увидел молодую женщину, с любопытством переводящую взгляд с его лица на ордена.
— Вам кого, товарищ майор? — спросила она.
— Скажите, — быстро заговорил Радин, — живет ли здесь дворничиха тетя Груша… я не помню ее фамилии.
— Да, живет, я ее дочь.
— Шура? — припоминая ее имя, воскликнул Радин.
— Шу-ра. А вы кто будете! — как бы не доверяя себе, тихо проговорила женщина. — Вы…
— Я Радин, Радин, Шурочка, помните, на третьем этаже жил. Меня еще в тридцать седьмом году…
— Голубчик! — перебивая его, заплакала женщина. — Товарищ Радин! Живы, вернулися! Ох, мамка как будет рада!
— А где тетя Груша? Где она? — задыхаясь от волнения, спросил Радин.
— Здесь она, у соседки… Вы посидите здесь, я ее сейчас позову.
— Вы зовите ее, а я сейчас, только на свою бывшую квартиру сбегаю… Зовите ее сюда, Шура, — крикнул Радин и через две ступеньки побежал наверх.
Смятенный, возбужденный, он нащупал кнопку звонка в свою когда-то квартиру.
Дверь открылась. На пороге стоял невысокого роста капитан НКГБ, лет тридцати пяти, не больше. Он с удивлением смотрел на Радина, ожидая его слов.
— Вы к кому? — наконец спросил он.
Радин с нескрываемой злобой смотрел на него.
— Вы к кому, товарищ майор? — снова спросил капитан. — Да вы войдите, — и он, посторонившись, пропустил Радина. Из бывшего кабинета Радина вышла молодая женщина с ребенком в руках, недоуменно глядя на незнакомого человека.