Когда после обеда они перешли в гостиную, Нетвериков сказал:
— А что, Соня, не завести ли патефон?
Радин, которому почему-то сейчас совсем не хотелось музыки, вопросительно взглянул на хозяйку.
— Нет, Гриша. Я хочу поговорить с Владимиром Александровичем о Москве, о книгах, о писателях, которых знаю только понаслышке. Вам не скучно будет?
— Наоборот. Я с радостью отвечу на ваши вопросы, — сказал Радин.
— Давайте в сад? Там сейчас хорошо, цветы, воздух, — предложила хозяйка.
В саду действительно было хорошо. Уже отцветал жасмин и его тонкий, пряный аромат явственно чувствовался в предвечернем воздухе. Начинавшие наливаться яблоки-скороспелки, еще небольшие, зеленые, густо осыпали деревья в саду. Их щекочущий ноздри запах сливался с ароматом жасмина и пышно разросшегося шиповника. Запоздалые шмели и пчелы еще кружились над цветами. В садике было так уютно и спокойно, что Радин невольно закрыл глаза. Так они, словно старые и добрые знакомые, просидели до сумерек.
— Я пойду приготовлю чай, а вы посидите здесь, — сказала Софья Аркадьевна.
Мужчины остались одни.
— Женаты, Владимир Александрович?
— Был, но недолго, — оказал Радин. Помолчав, он добавил: — Человек она не плохой, а вот как-то не устроилась жизнь… Уже три года, как разошлись.
— Все бывает в жизни, — сказал Четвериков.
— … чай пить, — донеслось из окна.
В десятом часу Радин попрощался с гостеприимными хозяевами.
— Я провожу вас до гостиницы. Город хоть и небольшой, но все же пока вам незнакомый, да и мне перед сном подышать воздухом не вредно, — сказал Четвериков.
Они вышли на безлюдную улицу. Кое-где горели фонари. Городу, по-видимому, было привычнее больше лунное освещение, так серебристо сверкало все вокруг. Было непривычно тихо, только собачий брех изредка нарушал тишину.
— Скучно, конечно, невоенным в нашем городке, — как-то виновато произнес полковник, и Радин понял, что под словом «невоенным» он подразумевал не его, а свою жену.
Когда они остановились у невысокого двухэтажного дома, Четвериков сказал:
— Заходите почаще, Владимир Александрович, я — само собой, а уж Соня как рада будет…
— С радостью, дорогой Григорий Васильевич, — совершенно искренне сказал Радин.
Радин с утра работал над материалами, уже довольно объемистыми. Но впечатление от посещения домика Четвериковых не покидало его.
Пообедав в военной столовой, он пошел погулять. И опять потянулись улицы с пыльной зеленью палисадников, и Радин вдруг почувствовал острое желание поскорее вернуться в Москву. Даже вчерашний день в семье Четвериковых показался ему немножко скучным и монотонным. Но уезжать было рано. Еще предстояли две-три поездки на границу, знакомство с людьми и службой солдат и… быть может, какой-либо интересный случай. Все-таки граница…
Незаметно для себя он дошел до вокзала. На путях тяжело пыхтел поровоз, другой тонкими свистками откликался где-то в стороне. Вокзал был бедный, потому что станцией Бугач заканчивалась линия железной дороги. Что-то захолустное было в его облике — и небольшой перрон, и немощенная площадь перед вокзалом, и две пролетки с изъеденной временем сбруей на понуро стоявших лошадях.
Поезд приходил в сутки один раз, часов в одиннадцать дня, а уходил в половине двенадцатого ночи. Поэтому сейчас здесь было тихо, и лишь случайные прохожие оживляли сонный вид вокзала.
Радин постоял у входа и, не зная, что делать, вошел в зал ожидания. Первый, кого он встретил, был майор-пограничник. Кроме него в зале был еще продавец журналов и газет, недвижно сидевший возле своего киоска.
— Здравствуйте, товарищ писатель, — как родному, обрадовался ему майор. На его скуластом, некрасивом лице была такая искренняя радость, что Радин с поспешностью пожал протянутую ему руку.
«Где я его видел? — лихорадочно соображал он, вглядываясь в лицо майора. — Ведь совсем недавно видел его».
— Я майор Климко, — словно поняв его, напомнил майор, — мы с вами тогда на приеме у зубного врача встретились. Помните, она еще меня, выпившего, прогнала?
Радин моментально вспомнил приемную врача, сконфуженное лицо майора и негромкий, строгий голос Софьи Аркадьевны.
— Помню, как же, как же, — смеясь, сказал он. — Ну как, вылечила она вам зуб?
— Конечно! И знаете, она мне не только ничего не напомнила, но даже мужу, полковнику, ничего не сказала, — удовлетворенно сказал майор. — А я, признаться, побаивался. Баба, думаю, пожалуется своему полковнику, а у нас это, насчет выпивки, строго.
— А вы что, уезжаете? — спросил Радин.
Майор ухмыльнулся и, чуть понизив голос, сказал:
— Да нет, просто зашел пивка холодного выпить. Лето, время жаркое, а в городке неудобно, все как на ладони, а здесь никого. Ну, я кружки две и опрокину.
— И я с вами с удовольствием.
— Вот добре, — обрадовался майор, и они пошли к буфету.
Прошло два дня. По утрам он подолгу сидел за столом, перебирая свои записи, дополняя их новым материалом. Но к полудню его что-то начинало угнетать. Не то чтобы тоска, и не то чтобы усталость. Что-то другое тяготило его, волновало сердце и заполняло мозг.
— Что это со мной творится? — недовольно бормотал он, хотя в глубине души догадывался о причине такого томления. Ему очень не хватало Софьи Аркадьевны, он тосковал по ее ровному голосу, мягким жестам… И причины не находил, чтоб наведаться. Неизвестно, как бы все обстояло дальше, если б как-то, прогуливаясь с Радиным, лейтенант, как о чем-то совершенно обыденном, не сообщил ему:
— А Софья Аркадьевна просила меня узнать, почему вас не видно.
— Занят. Работаю не покладая рук, — как можно равнодушнее ответил Радин, а сердце готово было выскочить из груди. — А когда она говорила вам это?
— И вчера, и сегодня. А полковник даже просил узнать, не больны ли вы…
— Здоров, просто занят.
— Вот и хорошо. Ведь Григорий Васильевич хочет, чтоб вы поехали с ним в экспедицию, — насколько я догадываюсь, операция серьезная.
Острая радость охватила Радина.
— Буду рад. Несказанно рад этому. Передайте полковнику, что я готов.
На следующий день он с аппетитом уминал обсыпанный сахарной пудрой хворост, нахваливая Софью Аркадьевну.
— Соня мастерица кулинарить. Она такие пироги да крендели выпекает, что московским кондитерам далеко до нее, — не отставал и полковник. Потом заговорил о поездке.
— Это километров в шестидесяти отсюда, сектор 14/64. Есть сведения, что сегодня ночью там будет переход через границу. Ну, нам нужно встретить, как следует, незваного гостя.
— Когда едем? Я готов хоть сейчас, — обрадовался Радин.
— Ишь, какой скорый, времени у нас еще хватит. Мне надо проскочить в штаб, я заеду за вами через… — он взглянул на часы, — час, а вы посидите здесь.
— Да нет, я не буду мешать Софье Аркадьевне, — поднимаясь с места, сказал Радин.
— Нисколько не помешаете, наоборот, я буду рада поговорить с вами. Подождите Григория Васильевича здесь, — поддержала мужа Софья Аркадьевна.
— Ну, конечно. В гостинице все равно придется дожидаться меня. Лучше не спорьте, попейте еще чаю, а я постараюсь побыстрее управиться с делами, — поправив чуть вкось висевший револьвер, Четвериков вышел из комнаты.
Радину, конечно, было приятно, что его не отпустили, и в то же время было неловко и трепетно от сознания того, что он остался наедине с Софьей Аркадьевной.
— Хотите чаю, Владимир Александрович? — прерывая молчание, спросила Софья Аркадьевна.
— Да… собственно говоря, нет, — все еще занятый своими мыслями, наобум ответил он.
— То есть как «да», собственно говоря «нет»? — щурясь от смеха передразнила она его.
— Да я это сказал как-то так, неожиданно… — окончательно смешавшись, сказал он.