Евгений Пермяк
Тонкая струна
Пальма
На берегу Чёрного моря, неподалёку от Ялты, стоит весёлое здание столовой пионерского лагеря.
Когда наступает время завтрака, обеда или ужина и горн приглашает к столу шумное население, появляется Пальма. Это очень привлекательная крупная собака. Статная, чёрная с рыжими подпалинами, она обращает внимание всякого. Пальма — общая любимица ребят. Её взгляд умилен и ласков. Она приветливо помахивает хвостом и с охотой разрешает гладить себя детворе.
Как такой милой собаке не сохранишь косточку, хрящик или недоеденную котлету!
Пальма, неторопливо и благодарно облизываясь, съедает всё лучшее из брошенного ей, а затем она отправляется дремать в прибрежные кусты дикой маслины[1]. Иногда Пальма купается в море, а потом сушится, растянувшись на золотистом песке, как настоящая курортница.
Собака очень свободно чувствовала себя среди привечавших её детей, и всегда, опустив хвост, она уходила прочь, как только на берегу появлялся старик рыбак. Старик жил поблизости от лагеря, и за ним всегда приходил баркас.
Как-то в час купания, когда Пальма грелась на солнце, появился рыбак. Почуяв его приближение, собака открыла глаза и, поднявшись, покинула берег.
Пионеры решили узнать, в чём дело, почему Пальма так не любит или боится доброго старика, и спросили его об этом.
— Стыдится она меня, — ответил рыбак. — Видно, в ней ещё осталась совесть. Хоть и собачья, но всё-таки совесть.
Ребята обступили старика и спросили, почему Пальме должно быть стыдно.
Старик посмотрел из-под руки в море и, увидев, что баркас ещё далеко, принялся рассказывать:
— В нашем посёлке, вон за той горой, жил-был, да и сейчас живёт, уважаемый рыбак и хороший охотник Пётр Тихонович Лазарев. Как-то осенью, в ветер и дождь, шёл Лазарев берегом моря. Слышит — кто-то подскуливает. Остановился. Огляделся. Видит, в траве под пальмой щенок. Нагнулся, разглядел щенка. Понравился. Сунул его за пазуху, принёс домой и назвал Пальмой...
Ребята, окружившие старика, притихли. Всем хотелось знать, что будет дальше. И старик, раскурив потухшую трубочку, не заставил себя ждать:
— Выкормил Лазарев Пальму, выучил сторожевому делу и к охоте приставил. Понятливая собака оказалась. Даже записки рыбакам относила. Мало ли... И в этом бывает надобность. Всему посёлку полюбилась собака. И всякий рыбак знал её по имени. А потом... потом что-то случилось с собакой. День дома — два дня где-то бегает. Что такое? Решил Лазарев проследить собаку. И проследил. Сидит она подле вашей столовой, облизывается, косточки ласковым взглядом выпрашивает, сладенькие объедки хвостом вымахивает.
«Ты это что, Пальма? — спрашивает её Пётр Тихонович. — Аль дома впроголодь живёшь? Как тебе не стыдно!»
Собака туда, сюда. Заскулила виновато. К хозяину приползла — дескать, прости. И за ним домой.
День, два, три пожила дома, а потом нет и нет её.
Лазарев снова к столовой. Пальма хотела улизнуть, да не тут-то было. Лазарев её за ошейник да на верёвочку. А как же иначе? Коли добрых слов не понимаешь, значит, получай взыскание. Привязал её и говорит: «Смотри, гулёна! Одумайся!» А она эти слова мимо ушей. Мало того, привязь перегрызла — и ходу на даровые хлеба, к лёгкой жизни.
Наутро Лазарев пришёл в лагерь, увидел неблагодарную изменницу — и к ней. А она зубы скалит, рычит. А на кого, спрашивается, рычит? На того, кто сдохнуть ей в ветровую, осеннюю погоду не дал, кто соской её выкормил, к охотничьему ремеслу приучил, к сторожевому делу приставил! Он её за ошейник, а она его за руку — хвать! И до кости.
Опешил Лазарев. И не столько от боли, сколько от удивления и обиды. Промыл морской водой рану и сказал:
«Живи, Пальма, как знаешь. Не будет тебе счастья, бездомная гуляка!»
Трубка снова потухла. Старик снова разжёг её. Потом посмотрел в сторону подходившего баркаса и сказал:
— Вот и весь сказ... А дальше видно будет, как это кончится.
На другой день рассказ старика о Пальме стал известен во всех палатках лагеря.
Пришло время завтрака. Горн пригласил к столу, и, как всегда, появилась раздобревшая попрошайка. Она привычно уселась подле входа в столовую, ожидая даровых лакомств. Заранее облизываясь, Пальма по запаху знала, что сегодня ей перепадёт достаточно бараньих косточек.
И вот завтрак кончился. В дверях появились её знакомцы, но их руки были пусты. Ни один из них не вынес ей ни косточки, ни хряща. Ничего. Ребята, проходя мимо, даже не взглянули на неё. Они, не сговариваясь, но будто сговорившись, платили собаке-бездельнице презрением. И только одна девочка хотела было бросить Пальме косточку, но ей сказали:
— Настя, зачем ты идёшь против всех?
И Настя, зажав косточку в кулаке, прошла к морю, а затем бросила её рыбам, крабам, морским ежам — кому угодно, лишь бы она не досталась собаке, изменившей своим обязанностям.
Тёмка
По вечерам мы нередко проводили время в корабельном салоне, и бывалый моряк Сергей Сергеевич рассказывал нам презабавные истории. Вот что он рассказал однажды...
— Наш крейсер находился в учебном плавании. Был тихий летний день. Море — как зеркало. Хорошая видимость, только солнце слепило глаза вперёдсмотрящим.
Вперёдсмотрящими в этот час вахты были старший матрос Коробов и матрос Ванечкин. Зоркие моряки! Корабль ли какой появится на горизонте или шлюпка, обязательно первыми доложат по корабельному телефону на ходовой мостик. Даже если, допустим, ящик какой-нибудь плывёт, — не упустят. И правильно. Мало ли в море случаев бывает — и безобидный ящик может плавающую мину прикрыть.
И вот, изволите ли видеть, вдруг старший матрос Коробов по полной форме докладывает:
— Товарищ командир, прямо по носу в семи кабельтовых стиральное корыто, а в корыте кошка!
— Есть, — отвечает командир, — прямо по носу стиральное корыто, а в корыте кошка!
На ходовом мостике раздался дружный хохот. Приникли к биноклям. Точно: прямо по носу стиральное корыто, а в корыте кошка.
Корабль замедлил ход, затем остановился. Спустили шлюпку. Кстати, это входило в программу нашего учебного плавания. Отрабатывали исполнение команды: «Человек за бортом».
Вскоре корыто и кошка по всем правилам спасания на водах были подняты вместе с матросами и шлюпкой на палубу. Рыжий кот обрадовался кораблю, как берегу.
Начались догадки:
— Откуда? Как? Почему кот очутился в корыте?
Строились самые различные предположения. Может быть, мальчишки созорничали и пустили несчастного кота в плавание? Вернее всего, что это именно так и было. Но какие мальчишки? Стали исследовать, в какой стране делаются такие корыта. Мнения раскололись, «национальная принадлежность» корыта так и не была определена. А спасённого плавателя определили в боцманскую команду и назвали Тёмкой — в память погибшего корабельного кота Тёмки.
Нового Тёмку для порядка поселили в клетку. На карантин. Мало ли... Может быть, больной, нарочно кем-то заражённый кот. На корабле во всём необходимы предосторожности.
Через неделю корабельные медики нашли Тёмку совершенно здоровым, и он перешёл на постоянное местожительство в боцманскую команду.
Животное оказалось ласковым, общительным; от него пахло домом, берегом. Всякая кошка напоминает семью, детство.
Полюбили Тёмку. Приучили Тёмку бегать по команде за обедом и ужином в камбуз! Зазвучит горн на обед, скажет корабельное радио: «Команде обедать!» — смотришь, Тёмка хвост трубой — и в камбуз, к своей миске.
Прижился кот на корабле, но вскоре заметили, что кот хиреет, избегает ступать по корабельной палубе. И снова заговорили, что второй Тёмка, как и первый, как, впрочем, и все кошки, — не жилец на корабле. Электрики объясняли это тем, что на нежные подошвицы-подушечки кошачьих лап действуют электрические токи палубы. Находясь длительное время под действием этих токов, кошки гибнут.