Иорвет никогда не говорил об этом вслух, но был совершенно уверен, что для Айры эта простая ежегодная церемония была скорее данью традиции и желанием порадовать отца, чем реальной потребностью его сердца. Ава, покоившаяся ныне под простым могильным камнем на вершине невысокого холма, умерла, когда мальчику еще не исполнилось три года, и тот, хоть и помнил ее лицо, едва ли когда-то по-настоящему тосковал по матери. И, пусть Иорвет и чувствовал в этом какую-то невосполнимую несправедливость, он никогда не навязывал сыну скорби по безвременно почившей. Айра познакомился со смертью, едва выйдя из нежного младенчества, и она осталась для него непонятной и страшной — но так, как бывают страшны истории о непобедимых монстрах и туманные пророчества будущих бедствий. Мать покинула мальчика слишком рано, но в душе и памяти его остались лишь светлые воспоминания о кратких годах, проведенных вместе. Горечи же Айра почти не ощущал, только печаль и немного сожалений. Иорвету же оставалось лишь благодарить судьбу за то, что сын вообще успел хотя бы запомнить лицо Авы, ее негромкий ласковый голос и тепло ее объятий. Те же любовь и заботу, которые Айра недополучил от нее, они с Верноном старались компенсировать ему сторицей.
Стоя в небольшом отдалении, прильнув плечом к плечу Вернона, Иорвет почти украдкой, чувствуя, что вторгается туда, куда вторгаться не следовало, наблюдал, как мальчик, немного потоптавшись, опустил венок на землю, прислонил его к очищенному камню и замер на корточках, опустив голову. Отец никогда не спрашивал, разговаривал ли Айра про себя с Авой, верил ли, что она наблюдает за ним откуда-то из-за грани земной жизни, и сам мальчик об этом не заикался. Может быть, храня свои секреты при себе. Может быть — боясь разочаровать отца своим безразличием.
Однажды, с десяток лет назад, Айра спросил только — причем у Вернона, не у отца — почему Ава не была похоронена в семейном склепе. Она была частью их семьи, пусть и не приходилось барону кровной родственницей, и мальчик прекрасно знал, для чего в фамильных замках строились склепы. Вернон, чувствуя, что ступает по тонкому льду, объяснил сыну, что последним желанием его матери было упокоиться где угодно, лишь бы не в мрачных душных стенах каменной крипты. Для ее погребения человек сам выбрал холм неподалеку от замка, с которого открывался самый красивый вид на долину. При жизни еще носившая Айру под сердцем Ава любила это место, и лучшего способа упокоить ее усталое тело Вернон не нашел.
Иорвет помнил, как сам его человек сражался за жизнь хрупкой подопечной, пока еще была жива надежда, что она протянет подольше. Он привязался к несчастной больной эльфке всей душой — как мог прикипать к кому-то один только Вернон. Супруг, услышав от Кейры и Филиппы неутешительный вердикт — рождение сына подточило здоровье Авы окончательно, ее сердце готово было в любой момент сдаться — стал искать иные способы помочь ей. Сделать так, чтобы, если уж Ава не могла прожить полную эльфскую или даже человеческую жизнь, у нее хватило времени познакомиться с собственным сыном, подержать его на руках, услышать его первые слова и порадоваться первым шагам. Упорства Вернона — и чудес имперской медицины — хватило на гораздо больший срок, чем пророчили чародейки. И уйти Ава смогла мирно, познав счастье жизни в любящей семье, попрощавшись с сыном и оставив ему воспоминания о себе. Иорвет до сих пор считал, что та война за каждый удар сердца девушки, пусть и была проиграна, стоила всех прочих ратных подвигов его человека. Хотя, возможно, Вернон и полагал, что воздавал Аве за то, что она принесла ему великий дар, у которого не было цены.
Много лет назад, когда Иан был младенцем, человек старался уделять ему почти все свое свободное время, но связанный обязанностями регента, не мог отдаться отцовским делам с головой, жертвовал сном и близостью с Иорветом, чтобы уложить сына спать или успокоить, когда у того резались зубы.
С Айрой же все было совсем иначе. Препоручив Аву заботам целителей, поговорив с Анаис и отойдя на время от своих придворных дел, на этот раз Вернон стал для мальчика не просто опекуном — он фактически принял на себя материнские обязанности. Ава не могла кормить сына грудью — у нее не было молока, и Вернон заказал в Оксенфурте особую смесь, даже не задумавшись о том, чтобы нанять кормилицу, как было с Ианом. Айра с рождения так привык к голосу и рукам человека, что долгое время, должно быть, не сомневался, что именно он и был его мамой. Иорвет, который так и не смог побороть иррациональный страх перед беззащитным младенцем, участвовал в судьбе мальчика непростительно мало, но, не повторяя своих прежних ошибок, не слишком переживал на этот счет. Пока Вернон вставал по ночам, чтобы покормить мальчика раз в несколько часов, укачивал его, расхаживал по комнате, устроив Айру на своем плече и поглаживая его по спине, менял ему пеленки и беспокоился, не перестал ли малыш дышать во сне, эльф довольствовался ролью того, кто приближался к колыбели, когда ребенок был в добром расположении духа, и строил ему «козу».
Поначалу Иорвет, конечно, самонадеянно утверждал, что собирался вырастить из малыша настоящего эльфа, но идея эта оказалась провальной уже в тот момент, когда Вернон, с согласия Авы, выбрал для сына простое и совершенно не эльфское имя. И с течением лет эльфского в их сыне так и не прибавилось. Айра рос совершенно обычным человеческим мальчишкой. Пусть специальным эдиктом королевы Анаис ему и был присвоен титул баронета, аристократ из него получался такой же, как эльф. Обретя способность говорить и бегать, где вздумается, сын быстро подружился со всеми детьми, которых только смог отыскать на обширных владениях барона Кимбольта. Он водился с отпрысками пастухов, ловчих, замковых слуг и конюхов, и в пылу игры мало чем от них отличался. Ему нравилось рыбачить в реке, ловить зайцев в лесу, играть в захват снежной крепости зимой и строительство песчаных фортов — летом. Ни Иорвет, ни Вернон не возражали против этого. Они оба помнили, каким одиноким рос их старший сын, видели, как мало друзей находилось для сверстников Айры, которым не посчастливилось родиться в королевских семьях, и, не сговариваясь, решили, что для мальчишки самым правильным было не слишком отличаться от веселых беззаботных ровесников. Айра набивал синяки и приходил домой по уши грязным, точно так же, как дети конюха. Вместе с оравой друзей долгими летними днями пропадал дотемна на речке, прятал под кроватью спасенного птенца и клянчил у отца «собственного коня». Когда Айра достаточно подрос, чтобы держать в руках лук и стрелы, Иорвет смастерил маленькое оружие не только для сына, но и для нескольких его друзей, а остальным показал, как правильно вырезать плечи и натянуть тетиву, как сбалансировать стрелу и выбрать нужное оперение.
Когда Анаис, все еще часто навещавшая названного отца в его замке, начала брать с собой маленького принца Людвига, Айра очень удивлялся, почему «братишке Людо» нельзя с ним в лес или на берег. И, чтобы не расстраивать младшенького и не показывать ему, что с ним никто не хочет водиться, сын неизменно настаивал, чтобы вся ватага его приятелей жертвовала развлечениями в «большом мире» в пользу игр в стенах замка. Виктор жаловался, что из его сына, стараниями неуемного Айры, рос настоящий бандит. Но Иорвет знал, что Ани была очень рада этой дружбе. Вместе с Айрой Людвиг тоже не знал недостатка в простых радостях нормального детства, хоть и был самым младшим в компании. Айра никогда не давал его в обиду, и приятели забывали о том, что вместе с ними по двору носился не кто-нибудь, а будущий король Редании.
И была лишь одна вещь, которая могла бы омрачить беззаботную жизнь сына, если бы Иорвет вовремя об этом не позаботился. Когда еще была жива Ава, к ним в замок зачастила Филиппа Эйльхарт. Она являлась под благовидным предлогом заботы об обреченной девушке, но эльф быстро догадался, что целью ее визитов была вовсе не мать, а сын. Еще до его рождения чародейка разглядела в нем силы Истока и, должно быть, надеялась наложить на них руку так же, как на принцессу Литу, из которой упорно растила свою маленькую копию. Иорвет же прекрасно помнил, как его старший сын в детстве мучился страшными кошмарами, оказавшимися в итоге видениями, свойственными всем Истокам. Потому эльф принял твердое решение — Айра не должен был превратиться в раба своих способностей, не должен был повторить пути Иана и познать обезоруживающую мощь магии прежде, чем войдет в возраст. Вернон поддержал его, и они заказали для сына простой двимеритовый браслет, который Айра носил, не снимая и менял, по мере того, как росло его запястье. Родители объяснили мальчику, что это такое, когда он поинтересовался, и сказали ему, что, достигнув четырнадцати лет, он волен был избавиться от артефакта и заняться изучением чародейства. Но, выслушав их, сын безразлично пожал плечами. Ни у кого из его друзей не было магических способностей, а «колдунская наука» виделась мальчику чем-то скучным и бесполезным. И Филиппа, видя такое «бездарное безразличие» от того, кто мог стать великим, быстро потеряла к Айре всякий интерес.