Его мать — знаменитая далеко за пределами родной Редании ученая — подарила жизнь единственному сыну по счастливой случайности вскоре после подписания Мариборского мирного соглашения, и ей, преданно служившей делу спасения чужих жизней, больше не нужно было мотаться с одного фронта на другой, чтобы там штопать безнадежно раненных и хоронить боевых товарищей. Она могла проводить с Юлианом каждый день — но мало кому было известно, что в новом, свободном от кровавой войны, мире профессор Шани фон Штайн нашла для себя новых врагов, сражениям с которыми уделяла лишь немногим меньше времени, чем прежде. Этими врагами были невежество других и ее собственное научное любопытство, и при живой и здоровой матери, Зяблик, тем не менее, то и дело оставался предоставленным самому себе.
Конечно, у него был еще и отец — нильфгаардский дипломат, которого высоко ценили в столице Империи, преданно несший службу стране, ставшей для него второй родиной, добрый Эренваль, готовый жизнь отдать за тех, кого любил. И проблема была лишь в том, что Империю он любил ничуть не меньше, чем жену и сына.
Юлиан помнил дни, когда отец, на время освобожденный от своих обязанностей, приезжал в Оксенфурт, чтобы повидаться с семьей. Для маленького Зяблика не было тогда момента счастливей, чем, когда он, сидя на подоконнике в университетском кабинете матери, замечал въезжавшего на внутреннюю площадь знакомого всадника и сбегал вниз, перепрыгивая через ступеньки, чтобы броситься в объятия спешившегося отца.
Эренваль привозил сыну чудесные подарки из Города Золотых Башен, не считаясь с тратами, покупал ему все, что могло понравиться мальчику. Когда Зяблик увлекся музыкой, именно отец купил ему первый настоящий инструмент — лютню, созданную специально, чтобы она легко ложилась в маленькую мальчишескую руку. И только значительно позже Юлиан узнал, что на золото, потраченное на эту вещицу, из которой юный музыкант довольно быстро вырос, можно было приобрести неплохой дом в предместьях Оксенфурта. И Зяблику трудно было объяснить отцу, что куда больше его щедрых подарков, он ценил сам факт возвращения Эренваля, и каждый день, проведенный с ним и с мамой, оказывался ценнее самых искусно вырезанных инструментов, самых дорогих безделушек и ярких нарядов.
Но, увы, долг перед Империей вынуждал отца переезжать из Третогора в Венгерберг, из Венгерберга — в Понт Ванис, а оттуда — куда-то еще, следуя указаниям правителя Нильфгаарда. И лишь в последние годы, когда Эренваля перевели в столицу Редании, ко двору короля Виктора, и бабушка фон Штайн, авторитетная суровая женщина, так и не смирившаяся ни с выбором дочери, ни с тем, что та родила сына, не успев выйти замуж за своего избранника, приказала долго жить, семья наконец воссоединилась. Но это счастье — Юлиан точно это знал — было призрачным и недолговечным. Матушку могли в любой момент пригласить читать лекции в Вызимском Университете, а отца — отправить хоть в Офир, хоть на Скеллиге — в любое место, выгодное Империи. И родители, привыкшие к долгим разлукам, не нашли бы причин отказываться.
Юлиана аэп Эренваля фон Штайна считали счастливчиком — потому еще, что знаменитый мастер Лютик, виконт де Леттенхоф, фигура равно одиозная и восхитительная, сделал его своим учеником и преемником, а в будущем Зяблику предстояло, возможно, стать еще и наследником знатного дворянина, скрывавшегося под личиной известного музыканта. Мастер Лютик, выигравший у Эренваля в гвинт право даровать новорожденному мальчику собственное имя, принял на себя и обязанности его покровителя и опекуна. Именно он раскрыл в Зяблике певческий и поэтический таланты, именно он впервые вывел его на сцену и показал, что такое восхищение толпы и радость внезапного вдохновения.
Наставник подарил Юлиану уверенность в том, что его природному таланту нужна была лишь легкая огранка, и юноша никогда не сомневался в себе, сплетая слова в строфы, а звуки — в мелодию. Мастер Лютик научил его всему, что умел сам, и не уставал нахваливать ученика, утверждал, что тому предстояло в будущем превзойти учителя. Но именно от него юный Юлиан узнал о заурядности лжи.
Для мастера Лютика обманывать было так же естественно, как дышать и петь. И в ряду тех, кого он вводил в заблуждение — походя, почти не обращая на это внимания и не тратя ни единой капли стыда — Зяблик занимал далеко не первое место. Блистательный бард с неизменным изяществом лгал всем, кого встречал на своем пути — кроме, разве что, ведьмака Геральта, который от верного спутника искренности и не ждал. Мастер Лютик, кроме бесконечного ряда ревнивых любовниц, жадных кредиторов, ожиданий родителей и одного маленького ученика, обманул, казалось, саму смерть — и с этим сложно было тягаться.
Знаменитый тезка любил Юлиана, как родного сына — в этом сомневаться не приходилось. Его страшно веселили слухи, блуждавшие среди почтеннейшей публики, утверждавшие, что мастер Лютик нагулял своего талантливого протеже с какой-то неизвестной эльфкой — в пользу этой версии говорили и их внешнее сходство, и привычки юного музыканта, которые он, конечно, перенял у наставника. Но Зяблик был уверен — имейся у виконта де Леттенхофа настоящий сын, он поступал бы с ним точно так же.
Однажды, крепко набравшись после очередного выступления, мастер Лютик поведал Зяблику о своем давнем проклятье, вынуждавшем его бросать всех и все, к чему бард привязывался, мешавшем ему вести обычную честную жизнь на одном месте среди любящих его людей — и маленький ученик видел, что, рассказывая это, наставник не лгал. Но знание, что предавал и обманывал его мастер отнюдь не со зла, не делало разочарование мальчика менее горьким. Он не смог бы сосчитать все случаи, когда, пообещав взять его в путешествие, Лютик в последний момент отменял договоренность и исчезал на неопределенный срок — отправлялся на очередное приключение с Геральтом или вынужден был ненадолго «залечь на дно» после очередного скандала. И хуже всего в этом было то, что, неоднократно обманутый, Зяблик раз за разом продолжал верить, что на этот раз наставник и друг его не подведет.
Юлиан аэп Эренваль фон Штайн действительно был счастливчиком — но вовсе не по тем причинам, о которых думали те, с кем он был знаком. По-настоящему счастливым Зяблик считал себя из-за одного-единственного человека — не отца, не матери и даже не мастера Лютика.
Ему повезло встретить любовь всей своей жизни в очень нежном возрасте и в самых неудачных обстоятельствах. После смерти старшего сына Его бывшее Величество Эмгыр вар Эмрейс вернулся из добровольного туссентского изгнания в Нильфгаард, и следом за ним в столицу перебралось почти все его семейство — верная супруга и близнецы-сыновья, ровесники Зяблика. Дед Юлиана, имперский советник и придворный маг Риннельдор, служивший короне верой и правдой много лет, но рассчитывавший на ответные почести со стороны правящей династии, надеялся, что его бесполезный внук, позор славного эльфского рода, заведет дружбу с одним из младших вар Эмрейсов, предпочтительно — с Мэнно, подававшим уже тогда большие надежды. И Зяблик, никогда не умевший заводить друзей из числа сверстников, был вовсе не против этого плана.
Взрослые обожали его, восхищались его талантом, и претендентов на то, чтобы заменить ему родителей, всегда имелось множество. Но у маленького Юлиана никогда не находилось ни времени, ни терпения, чтобы включаться в глупые детские игры и простые мальчишеские драки, из которых соперники неизменно выходили друзьями. Для ровесников Зяблик был слишком самостоятельным, слишком ярким и непохожим на них. И, конечно, проблема была еще и в повальной любви взрослых к нему.
Никто из сверстников не мог так ловко приковывать к себе внимание старших, как Юлиан, и вместо того, чтобы пытаться, они предпочитали подвергать гонениям или полному остракизму «глупого выскочку». Над ним смеялись за его песни и за то, что игрушечным мечам и арбалетам мальчик предпочитал подаренную отцом лютню. За тонкий голосок и разноцветные одеяния, за острые уши и изящное телосложение, даже за некрасивую отметину на щеке — след магического ожога. И навязываться этим искренним в своей жестокости детям было идеей похуже, чем верить обещаниям мастера Лютика. Но ради того, чтобы дедушка им гордился, Зяблик не мог не попытаться.