— Он был с ней с тех пор, как я себя помню, — подтвердил Риэр, — уж не знаю, что их связывает, но Детлафф за Литу готов убить хоть нас с тобой, хоть моего отца — без разницы.
— Ты видел, как Лита цеплялась за него? — поддакнул Зяблик, — как кричала, когда думала, что Риэр убил его своими стрелами? Обычно она и глазом не моргнет, даже если при ней расчленят ее любимого щенка. А тут — едва не поубивала вас обоих. Вот бы узнать о них побольше — какая бы вышла баллада! Вампир и чародейка, связанные узами истинной любви! Публика бы обрыдалась.
— Не знаю, как публика, а я щас блевану, — заявил Лето мрачно, — знал бы, что вы — такие сплетницы, рта бы не раскрыл.
Риэр и Зяблик, переглянувшись, рассмеялись — они оба знали, что, несмотря на вечно мрачный вид Лето, он не имел ничего против подобных разговоров. Прожив почти тридцать лет в долине Каэр Морхена, ведьмак был в курсе всех новостей Континента — а этого невозможно было добиться, если не слушать сплетен в деревнях и презирать тех, кто их разводил.
Какой бы спокойной и размеренной ни казалась их новая жизнь, день Испытания неумолимо приближался. Лето рассказал Риэру, что за долгие годы жестоких экспериментов над похищенными мальчиками разработал собственный метод превращения их в ведьмаков. Прежде мастера цеха использовали для проведения мутаций помощь чародеев, которые должны были магией стабилизировать состояние будущих ведьмаков. Но колдунов в Каэр Морхене больше не водилось, и Лето пришлось импровизировать.
Все его изобретение заключалось в том, что он немного переставил между собой этапы становления мутантом и растянул их по времени. Он никогда не похищал больше одного парнишки, и все свое внимание мог уделять единственному подопытному. А с Риэром он и вовсе проявил настоящее научное упорство и терпение — Зяблик знал о таких вещах не понаслышке.
Однажды утром вместо обычного задания принести голову варга или гарпии Лето велел Риэру выпить приготовленный им отвар и закусить несколькими сморщенными коричневыми грибами, похожими на те, что заводились в отхожем месте от сырости. Риэр повиновался, и весь следующий день и часть ночи провел в горячке, исторгая из себя сперва вчерашний ужин, а потом едкую желтоватую желчь. Зяблик испугался даже, что на этот раз возлюбленный не выживет.
Но к утру Риэр оклемался, и Лето, позволив ему денек отлежаться и подкрепиться, на следующее утро повторил эксперимент.
Это длилось почти целую неделю, и под конец будущий ведьмак перестал жаловаться даже на головокружение и легкую тошноту, и закусывал мерзкими грибами, как кусочками вяленной говядины. Его тело, тренированное и привычное к ядам — спасибо Ламберту и его урокам — быстро адаптировалось к новым токсинам, и Зяблик начал замечать, что рефлексы Риэра начали ускоряться, а все его чувства — обострились. Лето был доволен результатом и говорил, что шансы принца не сдохнуть в объятиях Унылого Альберта становились реальней с каждым днем подготовки.
А вот для Зяблика все веселье закончилось. Теперь он каждый день ждал, что вот-вот наставник возлюбленного объявит, что миг настал, и Риэру пора было попрощаться с прежним собой и рискнуть всем ради своей мечты. Юлиан старался не заговаривать об этом с любимым, казаться веселым и заботливым, как обычно, но сердце его обливалось кровью и замирало от страха.
По ночам Зяблика начали мучить тяжелые смутные кошмары, в которых Риэр не просто умирал в муках, но вставал с алхимического стола ужасным монстром, неузнаваемым и неостановимым, с золотыми глазами, полными лишь жаждой крови.
Однажды, разбуженный от одного из этих снов взволнованным Риэром, который мог распознать страх возлюбленного уже даже не по тихим стонам и метаниям по кровати, а по изменившемуся запаху его тела и ускорившемуся сердцебиению, Зяблик не выдержал и вывалил на Риэра все, что его волновало в последние дни.
— А что, если, мутировав, ты перестанешь быть собой? — сбивчиво спрашивал Юлиан, впервые в жизни не в силах справиться со словами.
— О чем ты? — удивился Риэр, заботливо гладя юношу по встрепанным кудрям, — я — это я, с мутациями или нет. Просто стану еще быстрей и сильнее, буду жить очень долго и все в таком роде…
— А что станет с твоими чувствами? — понимая, что вопрос его звучал не просто нелепо, но почти эгоистично, настойчиво спросил Зяблик, — говорят ведь, что мутации притупляют эмоции, ведьмаки не способны любить, радоваться, бояться и ненавидеть. Что если ты… разлюбишь меня?
Риэр смотрел на него в этот раз долго и задумчиво, и Юлиан, успевший сто раз пожалеть, что вообще открыл рот, почти отчаялся дождаться ответа. Но возлюбленный вдруг мягко улыбнулся.
— За всю жизнь я встречал троих ведьмаков, — сказал он негромко, — про Ламберта ты и сам все знаешь — он любит свою жену, о которой раньше постоянно болтал. Он любит меня, хотя никогда в этом не признается. Он любит королеву Анаис, заботился о ней, как о родной дочери, пока жил в Вызиме. Он любит Лео и Буревестника, хотя муштрует их, как злой сержант глупых рядовых. Да он и Лею тоже любит, и тебя. Никто не стал бы спорить, что все его эмоции остались при нем. Еще я общался с Геральтом. Но о нем ты рассказать можешь побольше моего — разве мастер Лютик не прожжужал тебе все уши о том, какой это благородный, щедрый, порядочный, восхитительный человек?
Зяблик неуверенно кивнул — Риэр говорил чистую правду.
— А Лето? — все же тихо возразил он, — что если ты станешь таким, как он?
Риэр, помолчав, опустил глаза.
— Ты помнишь его рассказы об убийстве королей? — спросил он наконец, — о том, как погибли его товарищи? Мы не знаем, каким Лето был до того, как стал ведьмаком — в мире хватает ведь и полных ублюдков, и скупых на чувства молчунов, вроде моего отца — но мне показалось, наш хозяин горевал по своим друзьям. А это не очень-то похоже на кого-то с уничтоженными эмоциями.
Зяблик, снова перехватив взгляд возлюбленного, неуверенно кивнул, а Риэр, подавшись к нему навстречу, заключил юношу в крепкие объятия.
— Я люблю тебя, Юлиан, — прошептал принц прямо ему в ухо, — и, что бы со мной ни случилось, это никогда не изменится. Я обещаю тебе.
— Ты этого не можешь знать, — ответил Зяблик негромко, но остаток ночи он проспал спокойно и без сновидений.
А наутро Лето объявил, что пора было приступать к первому этапу Испытания. Как бы сильно ни жаждал этого Риэр, как бы стойко ни сносил все предыдущие тренировки, Зяблик заметил, как его обветренное посмуглевшее под ярким зимним солнцем лицо побледнело. Но спорить юноша не стал, вообще не обмолвился ни словом в ответ.
Лето велел ему собираться — первым шагом к становлению ведьмаком должна была стать зарядка медальона. Сам ведьмак носил серебряный цеховой знак в виде свернувшейся змеи, а Риэру он предложил спуститься в мастерскую и прихватить одну из заготовок, оставшихся от прошлых обитателей замка. Старик Весемир не проводил Испытание Травами много лет, но, как и говорил нынешний хозяин, мужик он был запасливый и домовитый — так что несколько незаряженных волчьих медальонов все еще ждали своего часа. Но Риэр неожиданно заартачился.
— Я не принадлежу к Школе Волка, — заявил он, — хотя меня и учил Ламберт.
— И что — будешь ведьмаком без медальона? — ехидно переспросил Лето, — или нам подождать, пока ты сгоняешь в Ард Каррайг и закажешь новый цеховой знак у тамошних ювелиров, Твое Высочество?
— Чем плох этот медальон? — Риэр дернул за цепочку украшение, подаренное ему на прощание Литой — золотого бражника тонкой работы. Лето коротко усмехнулся.
— Эта безделушка — не серебряная, — резонно заявил он, — а серебро куда лучше принимает энергию Круга Стихий, чем золото.
Зяблик знал, что Лита никогда не носила серебряных украшений — должно быть, чтобы ее спутник вампир не мог обжечься, взяв ее за руку или поцеловав в шею. Но вещица, о которой говорил Риэр, пусть и не обладала магическими свойствами, все же не была обычной безделушкой.
— Этот медальон долгое время находился в чародейском жилище, — встрял Юлиан, — ведьмачья магия ведь мало чем отличается от традиционной — та же природа, но другие приемы. Может, золото, побывавшее в руках настоящей магички и снятое с ее шеи, примет энергию даже лучше, чем серебряная заготовка, сотню лет пылившаяся в чулане. Алхимики ведь используют и серебро, и золото.