Эмгыр, долго не поддававшийся старости, пока его нынешнее сокровище — маленькая Императрица Лея была слишком юна, чтобы обходиться без него, начал сдавать еще в конце этого лета, и за несколько месяцев все отвоеванные у смерти годы успели его нагнать. Лите больно было видеть, как с каждым новым днем тот, в ком несмышленой девочкой она видела непоколебимый идеал, над которым годы были не властны, таял, исчезал, оставляя на месте колосса разбитого болезнью старика, который с трудом говорил и засыпал на полуслове. А еще ей было немного стыдно за то, что навещать его девушке становилось все трудней. Она хотела сохранить в памяти своего отца таким, каким он был, усаживая ее себе на колени, деля с ней незамысловатые детские игры, приглашенный на чаепитие с компанией литиных кукол, но реальность была слишком жестока. Тот образ истлевал вместе с отпущенным Эмгыру временем. И Лита всякий раз теперь боялась заходить в его покои, опасаясь, что плачевный вид запечатлеется в ее памяти навсегда. Она не желала отцу скорейшей смерти — ни в коем случае! Но любить и помнить того, кто не станет еще дряхлее и беспомощней, было бы гораздо проще. Юная чародейка была готова оплакать его — но, в отличие от всей остальной семьи, давно отказалась от обманчивой жестокой надежды, что все наладится.
— Сколько ему осталось? — спросила она наконец. Гребень скользнул по пряди дальше, и Лита прикрыла глаза. От процедуры — или от того, что она ничего не ела с самого завтрака, а, может, от горечи этого простого вопроса — ее начинало слегка мутить.
— Пара недель, — пожал плечами Регис, — может, немного больше. Думаю, он надеется дожить до того момента, как Ее Величество войдет в возраст. Но я бы на это не рассчитывал.
— С его стороны будет жестоко умереть прямо в ее день рождения, — заметила Лита, — и отравить Лее эту дату до конца ее дней. Бедная глупышка и так, должно быть, места себе не находит.
— Ее Величество держится достойно, — из уст Эмиеля это протокольное высказывание звучало еще менее искренне, чем от кого угодно другого. Лита знала, как воспитывали венценосную племянницу, и могла поверить, что та не проронила над умирающим дедом ни слезинки. Но юная чародейка умела видеть глубже поверхности, и, здороваясь с Леей в последний раз, почти слышала, как скрипит, сбиваясь, ее разбитое сердце.
— Передай матушке, что я прибуду завтра вечером, — отложив гребень, попросила Лита, поймав взгляд Региса в зеркале, — думаю, если сегодня все пройдет удачно, Пиппа возражать не станет.
Эмиель неожиданно нахмурился и не пожелал этого скрыть.
— Я надеялся, ты отправишься домой со мной — сегодня, — заметил он, — твой отец постоянно спрашивает о тебе.
Лита все же повернулась. Легкая ткань пеньюара соскользнула с плеча, обнажая полную белоснежную грудь. Регис не отвел взгляда.
— Ты сказал, ему осталась пара недель, — напомнила девушка совершенно ровным тоном, — от того, что я явлюсь во дворец, бросив все дела, на несколько часов позже, чем ты надеялся, ничего ведь не изменится?
— Не изменится, — подтвердил Регис, и Лите захотелось напомнить ему, что его осуждение никогда и раньше ее не трогало.
— Тогда передай то, что я просила, — тон чародейки ясно давал понять, что разговор окончен, — и до завтра, мой друг.
Эмиель бросил многозначительный взгляд на Детлаффа, но тот остался совершенно безучастным. Грядущая смерть Эмгыра волновала его не больше, чем скорый приход зимы.
— До завтра, — наконец сдавшись, кивнул Эмиель, и в следующий миг рассыпался черным дымом и исчез.
Лита повернулась обратно к зеркалу, потянулась было за флакончиком духов, но вдруг перехватила в отражении собственный взгляд — и вид застывших в глазах прозрачных слез застал ее врасплох. Она не плакала ни от боли, ни от досады, ни от расставаний, уже много лет, и сейчас непрошенная влага сама пролилась на подсвеченные румянцем щеки. Лита немного удивленно провела пальцами по скуле, вздрогнула — и совсем уж нежданно расплакалась по-настоящему.
Детлафф не промедлил ни мгновения. Юная чародейка почувствовала, как ее дрожащие плечи окутал теплый щекочущий дым — верный спутник обычно обнимал ее просто так, руками, не выбирая нужных моментов, следуя только их взаимному желанию. Но теперь, похоже, страж решил, что Лите была нужна совсем иная степень близости. Багряный туман застлал ей глаза, словно слизывая соль слез с ее влажных щек, и эти касания были нежней и интимней любых, даже самых откровенных ласк. Юная чародейка сама хотела бы перестать быть собой, утратить форму, чтобы впустить Детлаффа в себя глубже, преодолевая границы плоти, хоть на краткий миг стать с ним одним целым — и успокоиться, зачерпнув силы из его горячего, как расплавленный камень, источника.
Лита потеряла счет времени — пусть она и не могла вырваться за границы своего тела, но чувствовала, как, не ее плоть, но ее горе растворялось в ласковом тепле нечеловеческих объятий. И негромкого стука в дверь своих покоев она сперва даже не услышала.
Приучить Филиппу стучаться, прежде, чем войти в дверь, было отнюдь не простой задачей. В первый годы чародейка, должно быть, считала юную ученицу своей собственностью и не видела ничего зазорного в том, чтобы не оставить ей ни дюйма свободного пространства. Но по мере того, как у Литы появлялось все больше полезных знакомств, некоторые из которых приходилось углублять в будуаре, Пиппа стала деликатней, и теперь оповещала о своем приходе даже тогда, когда была уверена, что ученица находилась в своих покоях совершенно одна.
Детлафф, вновь обернувшись собой, отступил в тень. Филиппа терпела его вечное безмолвное и иногда незримое присутствие рядом с Литой, и юная чародейка подозревала, что наставница даже наслаждалась его обществом и в совсем иной обстановке. Но сам верный спутник окружал свою связь со старшей чародейкой покровом тайны, и это казалось Лите довольно забавным. Иногда она опускалась до того, что задавала вампиру неудобные вопросы о времени, которое он тратил в обществе Пиппы, и Детлафф обычно, не желая отвечать, неловко отшучивался. Для существа с почти атрофированным чувством юмора, это было небывалым переступанием через самого себя.
Зайдя в будуар, Филиппа мгновенно оценила обстановку, хотя Лита поспешила стереть последние следы слез со щек. Не говоря ни слова, наставница приблизилась к столу, взяла легкую белую пуховку из маленькой золотой пудреницы и обмахнула ею лицо девушки. Должно быть, новости не обошли наставницу стороной, но сочувственных вздохов и причитаний от Пиппы было, конечно, ждать нечего.
— Ты сможешь сегодня присутствовать на балу? — только и спросила она, и Лита уверенно кивнула. Все ее горе, масштабов которого девушка пока и сама не в силах была оценить, должно было остаться здесь, в этой комнате. — Замечательно, — похвалила Филиппа. Она дотянулась до брошенного гребня и сама принялась расчёсывать Литу. — Ты должна понимать, моя девочка, как важно то, что сегодня произойдет. И я хочу, чтобы ты очень ясно осознавала, к каким последствиям это может привести.
— Ты боишься, что я столкнусь с конфликтом интересов? — Лита улыбнулась отражению наставницы в зеркале, — мне казалось, за эти годы я сполна доказала, что национальные предпочтения для меня — не проблема. Я — гражданка Нильфгаарда, но вполне осознаю, что такое баланс сил, и как необходимо его поддерживать.
Юная чародейка говорила заученными фразами, в точности цитировала саму Филиппу, и собственным словам в ее устах наставница довольно улыбнулась. Больше всего на свете она любила слушать свой голос и понимать, что семена ее мудрости падали в плодородную почву. Лита же научилась давать ей то, что наставница надеялась получить, почти не кривя душой и не наступая на горло собственным убеждениям. Регис, впрочем, за глаза называл эту осознанную покорность «отсутствием принципов», но юная чародейка не намеревалась его в чем-то разубеждать. Всегда было приятно знать, что кто-то тебя недооценивал, и оставалось обширное поле для того, чтобы его удивить.