— Я ее отменила, — твердо, но вполголоса возразила девочка. Она смотрела поверх плеча Рии, прямо на странных незнакомцев, неловко топтавшихся у порога. — Кто это? Что им здесь надо?
Рия бросила взгляд через плечо, и на один пугающий миг Фергусу показалось, что мать сейчас откроет Лее правду. Но та лишь снова мягко улыбнулась.
— Это — старые друзья твоего дедушки, — пояснила она, — они хотели увидеться с ним до того, как…
Лея с сомнением прищурилась.
— Посреди ночи? — требовательно спросила она.
— Боюсь, рано утром им предстоит уехать, и иного времени у них не нашлось, — Рия настойчиво глянула на Фергуса, словно ждала, что он подтвердит ее неловкую ложь.
Иан сориентировался первым. Он сделал глубокий реверанс, склонил голову и произнес почтительно:
— Ваше Императорское Величество, прошу прощения за столь позднее вторжение, — его нильфгаардский звучал куда уверенней, чем у Фергуса, и тот поспешил тоже молча поклониться.
Лея встала со своей банкетки и гордо расправила плечи. Даже в простом черном платье она смотрелась сейчас куда более царственно, чем когда бы то ни было удавалось Фергусу, и в ее резких скупых жестах чувствовались привычки Анаис. Лея не тратила времени на пустое кокетство и лишние движения — такой она бы отлично смотрелась верхом на боевом коне, ведя в бой дивизию Альба.
Рия, немного сбавив торжественный неловкий пафос, мягко обняла девочку за плечи, поцеловала ее в щеку и провела ладонью по белоснежным волосам.
— Ступай в постель, — не приказала, как Мэнно, а вежливо попросила она, — я зайду к тебе позже.
Лея помедлила еще мгновение, потом, больше не взглянув на незваных гостей, величественно прошествовала к двери. Когда тяжелая створка за девочкой закрылась, Фергус наконец отважился взглянуть на того, кто лежал в постели.
Он помнил отца таким, каким увидел его в последнюю их встречу. В очередной раз поборов страшный недуг, Эмгыр тогда выглядел так, точно совершенно не собирался стареть, и впереди его ждала еще не одна сотня лет политических решений и важных свершений. Никогда, даже переживая очередной кризис, отец не опускал головы — он мог хворать целыми неделями, но всегда это выглядело лишь удобной наигранной позой, точно демонстрацией своей временной слабости Эмгыр надеялся обмануть врагов и притупить их бдительность. Фергусу сложно было признаться себе, что и в этот раз он до последнего в тайне надеялся, что новости о болезни отца — это какой-то трюк. Очередная уловка, и, увидев его своими глазами, он убедился бы, что грозный регент вовсе не при смерти, просто снова всех обманул.
Но высохший седой старик в постели под тяжелым черным пологом умирал — это было совершенно очевидно. Резкий орлиный нос отца болезненно заострился и опасно выделялся на исхудавшем, изрезанном морщинами лице. Волосы у висков и надо лбом заметно поредели. Сухие потрескавшиеся губы ввалились над лишенным зубов ртом. Под смеженными тяжелыми веками залегли глубокие черные тени, а руки, сложенные поверх одеяла, худые и хрупкие, как осенние ветки, были испещрены темными пятнами. Фергусу захотелось отвернуться — не видеть ничего этого, остаться в своей нелепой иллюзии, сохранить в памяти образ подтянутого строгого Императора, всегда жалевшего лишнего слова и прикосновения, но к которому сын всегда мог обратиться за помощь и советом.
Рия присела на край кровати, осторожно провела ладонью по высокому изборожденному временем лбу и прошептала едва слышно:
— Дани…
На короткий ослепительный миг Фергусу показалось — нет, он почти постыдно понадеялся на это — что отец испустил дух еще до их прихода, и теперь у него не было необходимости смотреть в глаза тому, кого больше не мог узнать. Но веки Эмгыра дрогнули, он глубоко вздохнул и рассеянно посмотрел на Рию. На бледном почти безжизненном лице промелькнула тень нежной улыбки.
— Дани, — матушка потянулась к отцу и ласково — как много лет назад, так пронзительно привычно — поцеловала его в лоб, — посмотри, кто пришел.
Фергус слышал, как Иан отступил назад, оставив его, как актера, не выучившего текст, одного на сцене. Взгляд черных глаз отца поблуждал немного по комнате, а потом наконец остановился на бородатом незнакомце в одежде с чужого плеча. Гусик шагнул к постели ближе, позволяя тусклому свету свечей высветить свое лицо. Еще секунду Эмгыр молчал, потом его тонкие губы пошевелились, точно отец позабыл, как складывать звуки в слова.
— Фергус, — прошептал он, — мой мальчик.
========== Империя наносит ответный удар ==========
Вечер у Риэра выдался не из приятных. Выплакав все слезы в объятиях близнецов за надежными дверями своего кабинета, матушка тщательно умылась, припудрила лицо и подкрасила глаза, а потом все втроем они вернулись во дворец.
Заходить в отцовскую спальню и до этого дня было для Риэра испытанием на прочность. С течением дней все сложнее становилось сохранять в компании родителя присутствие духа — Риэр и прежде понимал, что они с Мэнно родились, когда Эмгыр переступил уже границу преклонного возраста. Даже пока близнецы были детьми, он часто болел, и многие дни и вечера в Туссенте приходилось проводить, забравшись к отцу в постель и слушая, как тихим слабеющим голосом тот читал им с братом истории древних времен, когда Империя бесконечно с кем-то воевала, и черный стяг то и дело взмывал над очередной завоеванной страной. Эмгыр иногда вслух жалел о том, что ему не суждено было увидеть, как его младшие сыновья достигнут зрелости и станут мужчинами — но годы шли, близнецы взрослели, а родитель был все еще жив и достаточно здоров, чтобы смотреть на них и радоваться.
Все начало меняться постепенно — сперва отец перестал выходить на долгие вечерние прогулки в компании Леи и иногда — Риэра. Больше времени проводил в постели или сидя в глубоком кресле у окна. В какой-то момент речь его стала сбивчивой и невнятной, а правая рука и половина лица перестали слушаться — придворный лекарь говорил, что Эмгыр пережил небольшой удар, но остался вполне в состоянии справиться с его последствиями. И сперва казалось, что он был прав — после долгого лечения Эмгыр стал снова появляться на публике, вернулся к прогулкам и вновь обрел способность рассуждать о прошлых временах. Но потом с ним случился второй удар — и от него отец так и не оправился.
Некоторое время после приступа он вовсе не мог говорить, а когда эта способность худо-бедно восстановилась, Эмгыр начал время от времени забывать имена тех, кто с ним разговаривал. Мать он иногда называл именем своей давно почившей первой жены или старшей дочери. К Мэнно обращался, как к Ваттье де Ридо — хотя старый разведчик скончался семь лет назад прямо за собственным письменным столом. Единственными, кого Эмгыр узнавал всегда и ни разу ни с кем не перепутал, были его обожаемая Лея и Лита — сестра начинала каждый свой разговор с родителем, представившись и позволив отцу прижать ладонь к своей щеке, видимо, для того, чтобы он получше запомнил, кто перед ним.
Но такая ситуация, какой бы плачевной она ни была, постепенно стала привычной. Отцу не становилось лучше — но и значительно хуже — тоже. Никто не надеялся, что ему суждено было поправиться — кроме, может быть, глупышки Леи — но Риэр в какой-то момент перестал сомневаться, что отец, пусть слабый и не всегда находившийся в своем уме, проживет еще очень долго. И пугающая новость скорее удивила его, чем толкнула в черную скорбь. О том же, что подумал на этот счет Мэнно, догадаться и вовсе было почти невозможно. Младшенький никогда не был щедр на демонстрацию своих чувств — точно прошел ведьмачьи мутации, стершие все его эмоции. Но Риэр знал близнеца достаточно хорошо, чтобы понять — Мэнно был шокирован и впервые в жизни не знал, как быть.
Перед дверьми опочивальни матушка натянула на лицо ласковую улыбку, и в комнату за ней следом близнецы вошли, точно мрачные тени за сказочной принцессой, спешащей на свидание с возлюбленным. Риэр иногда с содроганием думал, каково Рии было любить кого-то столь хрупкого и дряхлого, того, чья скорая смерть была предопределена. Все они — и он сам, и Лита с Мэнно — теряли отца, но таков был закон бытия. Почти всем детям суждено было похоронить своих родителей, проститься с ними навсегда. Но хоронить возлюбленных, должно быть, оказывалось в сотню раз тяжелей. Риэр даже стал ловить себя на мысли, что ему очень повезло — Зяблик родился с эльфской кровью в жилах, и перед ним лежала очень долгая жизнь, в которой Юлиану скорее предстояло проститься с Риэром, чем оставить его одного. Эти размышления были такими странными — они с Зябликом до сих пор не разговаривали о взаимных чувствах, прежде в этом не было никакой необходимости. Но вместе с тем, думать о нем, как о возлюбленном, было невыразимо приятно.