За четырнадцать лет жизни друг с другом, без необходимости прятать свою любовь, будучи наедине на глазах у всех, деля ложе и хозяйство, они с Ианом пару раз приходили к подобному разговору, но всякий раз он заканчивался ничем. Впервые эльф заикнулся о детях, когда из Темерии пришла весть о рождении принца Людвига. Иан тогда, пряча ехидную улыбку, заметил, что, не решись Фергус сбежать от своих обязанностей — и Императора, и отца маленькой Леи — сейчас он мог бы брать на руки уже второго ребенка, которого вынужден был бы признать своим. Гуус тогда сдержанно ответил — он рад, что Ани не приходилось больше скрывать своей любви к Виктору, раз уж она отважилась обнародовать истинное имя отца своего сына. Иан тогда надолго замолчал, и больше они этой темы не поднимали — до следующего неудобного случая. Помогая деревенским женщинам разрешаться от бремени, эльф часто рассказывал супругу, как счастливые матери брали своих детей на руки в первый раз, как шептали заготовленные заранее имена, чтобы боги могли их услышать и запомнить, как суровые островитяне, новоиспеченные отцы, плакали, благодаря добрую Иоанну за помощь. И в этих разговорах Фергусу слышался отзвук какой-то скрытой тоски, в которой Иан не готов был сознаться, а он сам — не готов был спрашивать.
Сам Гуус, хоть и недополучил в детстве родительской нежности, взращённый быть Императором, служить Нильфгаарду, видел, как мать с отцом относились к младшим детям. Лита, Риэр и Мэнно, появившиеся на свет не во славу Империи, а ради самих себя, получали ту любовь и заботу, которую родители скупились давать старшему сыну. И, думая, хоть и очень недолго, что сам станет отцом, Фергус представлял каково это — нести в мир новую жизнь, воспитывать ребенка, учить и оберегать его. Но, избавившись от необходимости делать это, он ни разу не столкнулся с собственным желанием попробовать этого добровольно. Иан, на первый взгляд, тоже не жаждал заботиться об отпрысках, продолжать род и все в таком роде, но в его речах нет-нет, да проскальзывали замечания, намекавшие, что он был бы совсем не против. Его вырастили любящие и заботливые родители, он сам умел любить и знал, как не переборщить с этой любовью. И, похоже, одного Фергуса в качестве ее объекта ему становилось недостаточно.
— Если ты хочешь ребенка, мы могли бы усыновить сироту, — сдержанно заметил Гуус, когда пауза в их беседе заметно затянулась, — на Скеллиге они — не редкость. Дом у нас небольшой, но для еще одного жильца места хватит.
Иан, казалось, на мгновение засомневался, готовый согласиться, но потом решительно тряхнул головой.
— Нет, не то, — заявил он со вздохом, — это был бы очень благородный поступок, и жители деревни полюбили бы нас за него еще больше, но я-то буду знать, что этот ребенок — чужой. К тому же — человек. Он состарится и умрет до того, как мне минет сотня лет.
Фергус невесело усмехнулся.
— Я тоже, — заметил он, сосредоточив взгляд на забытой наполовину вскрытой рыбине.
Иан напряженно замолчал, глядя куда-то в сторону. Эту тему, в отличие от неловкой и непонятной темы потомства, они не поднимали вовсе. За месяц до Саовины ему минуло тридцать два, и он, выросший под щедрым нильфгаардским Солнцем, никогда и прежде не жаловавшийся на здоровье, от морского ветра и сурового северного климата становился с годами все здоровее и сильней. В первый год он мучился долгими простудами, но тело Гууса, словно смирившись с новыми условиями жизни, быстро адаптировалось к ним. Он стал крепче, почти сравнялся с Ианом ростом и размахом плеч, набрался сил и больше не походил на девицу в мужском дублете. Иан смеялся, что борода, которую Фергус отпустил, едва переселился на Скеллиге, делала его неотличимым от местных обитателей, и не жаловался, когда жесткие волоски оставляли следы на его бедрах после страстных ночей. Но оба они, пусть и не говорили об этом вслух, понимали, что за вершиной следовал спуск. Фергус видел, как старел его отец — годы были к нему милосердны, несмотря на болезнь и благодаря алхимическим процедурам. Но, разменяв восьмой десяток, и грозный Император Эмгыр начал поддаваться безжалостному течению времени. И та же участь ждала и самого Фергуса — пусть через много лет. Но «много» для него, человека, и его супруга — эльфа было понятием совершенно различным. Для Иана следующие сорок лет могли пролететь, как одно мгновение. Для Фергуса же они были всей оставшейся ему жизнью. Существовал, конечно, таинственный пример долголетия отца Иана — очень наглядно демонстрировавший, что границы человеческой жизни не так уж и предопределены, но ни Гуус, ни Иан понятия не имели, как Вернону Роше удавалось сохранять молодость так долго. А за четырнадцать лет разлуки отец Иана мог успеть все же состариться или даже умереть.
На этот раз Иан молчал долго.
— Может, и правда съездить в эту Рощу, — задумчиво проговорил он наконец, — или к друидам. Женщиной меня это не сделает, утробу в дар я не получу — да и не больно-то и хотелось. Но вдруг кто-то из них знает, как отсрочить твою старость?
Вопрос прозвучал — впервые так явно и прямо, и Фергус, отложив рыбу и нож, вытер руки полотенцем и встал с лавки. Пересек комнату, опустился на пол у коленей Иана, сложил на них руки и пристально посмотрел вверх, ловя взгляд супруга. Спорить с ним, рационально убеждать, что это невозможно, что друиды, конечно, были мудры и, может, почти всемогущи, но, если бы могли удлинять чужую жизнь, к ним уже выстроилась бы очередь из желающих, Гуусу не хотелось. Все эти аргументы Иан знал и без него, и всем, о чем просили сейчас его посветлевшие глаза, была лишь капля надежды. Фергус улыбнулся.
— Поедем, — сказал он очень тихо, — вреда от этого точно не будет.
Иан протянул руку и нежно погладил мужа по щеке, сдержанно улыбнулся, и Фергус на миг испугался, что разглядит в его глазах непрошенные слезы, но лицо эльфа осталось спокойным.
— Пока ты сидишь и таращишься на меня, наша рыба сгниет, — вдруг озорно улыбнувшись, проговорил Иан, похлопал Фергуса по щеке и откинул черную прядь за спину.
Гуус рассмеялся, перехватил ладонь эльфа, поцеловал ее, и только после этого поднялся на ноги и вернулся к столу. Дрова в очаге уже прогорали, и можно было начинать готовить ужин. Снова занявшись рыбой, Фергус глянул на супруга через плечо.
— Зачем тебя вызывали? — спросил он легким, почти светским тоном — таким при дворе задавали вопросы, ответ на которые услышать совсем не рассчитывали. — снова кто-то родился?
— Сын Лотара упал с лошади и сломал ногу, — отмахнулся Иан беззаботно, — пришлось вправлять кость, и велика вероятность, что он останется хромым на всю жизнь. Впрочем, его предупреждали, чтобы он не скакал на молодом необъезженном жеребце по горам. Хорошо, что дело окончилось только переломом ноги, а не шеи. — эльф собрал волосы в свободную косу, перевязал ее белой лентой и откинул за спину, — А еще приезжал твой поставщик, привез новые товары — тебе бы наведаться в лавку, а то растащат лучшие образцы, не записав в книгу прихода.
— Завтра наведаюсь, — улыбнулся Фергус. Он устроил рыбу над мерцающими углями и принялся придирчиво следить за тем, как она подрумянивалась. — Госпоже вар Эмрейс давно пора назначить нового управляющего, я со своими обязанностями справляюсь не лучше, чем с грязным котлом.
— Она не делает этого потому же, почему я не ищу себе нового мужа, — фыркнул Иан, — у нас обеих просто нет выбора, кроме, как любить и прощать тебя.
Снова помолчали. Иан поднялся, взял свою суму и принялся выкладывать на стол то, что еще в ней оставалось.
— Я разжился реданской хной, — похвастался он, опуская на стол небольшой тряпичный сверток, — говорят, сам Его Величество Виктор пользуется такой, чтобы скрывать раннюю седину. А тебе не мешает привести себя в порядок.
— Поможешь мне? — разговор так просто перетек из темных тревожных дебрей в легкое светлое русло обычной вечерней беседы, что у Гууса на сердце потеплело. Они с Ианом могли столкнуться со всеми бедами этого мира, но все равно остаться вместе и часами говорить ни о чем, просто слушая музыку голосов друг друга.
— После ужина, — покладисто кивнул эльф.
— Какие новости на Большой Земле? — поинтересовался Фергус, переворачивая рыбу над углями. Иан немного помолчал, будто напряженно припоминая.