– У нас автобусы плохо ходят.
– Я не спешу. Ты мне бидончик дай.
– Ни в коем случае! Я вчера только молоко брала.
– Я воду из родника принесу.
– Что вы! За этой водой в овраг надо. Лестницы крутые, шаткие. В овраге – темень. Солнца не видать.
Чудная.
Центр старику не понравился. В нем были совершенно московские киоски с цветными бутылками в витринах. Магазины – победнее, рынок – дешевле. Старик купил стакан земляники и съел в парке за рынком. Парк обрывался над рекой.
Старик постоял у каменной балюстрады и посмотрел с высоты на
Оку, на песчаный и пологий тот берег. На берегу загорали. Бидон нагрелся на солнце.
В городском парке было чисто. Газоны – подстрижены. На клумбах цвели анютины глазки. Аттракционы работали.
На чертовом колесе старик медленно поднялся на самую высокую точку в городе. С ним в кабинке была девочка лет двенадцати. Она крепко сжимала билет. Ветер теребил ее волосы. На самой высокой точке девочка воскликнула:
– Мой дом!
Ее дом был девятиэтажка. За девятиэтажками шел пустырь, за пустырем молчал завод, за заводом серебрились макушки древних тополей, за тополями яблони смотрели в окошки маленьких домиков.
И все это далеко, в тени, в низине.
А близко, совсем близко, у реки – овраг…
Верка выпила пять чашек на родниковой воде. Она пила чай крепкий и сладкий. Старик курил “Приму”. Дым таял. Звенел комар. Ветка яблони вошла в отворенную форточку.
– А ведь я не верила, что вы есть, – сказала вдруг Верка.
– Почему?
– Хотя как я могла не верить, если я вас даже помню.
– Каким ты меня помнишь?
Верка задумалась, и лицо ее стало беспомощным.
– Я тоже не верил, что все это есть, – сказал старик.
– Что?
– Дом, яблоня у окна, ты, синяя чашка, “Павлин”… Ты знаешь, где здесь “Павлин”?
– Какой “Павлин”? – удивилась Верка.
– Не знаешь? – удивился старик.
Теплым поздним вечером старик сидел в своем белом костюме под яблоней. Комары звенели у лица, но старика не трогали, он уже был для них как корявое дерево, без крови. Соседка развешивала белье на тугой веревке между яблонь. Расправляла, прежде чем повесить, стряхивала. Белье хлопало в воздухе. Вышла Верка с помойным ведром. Крикнула:
– Оль!
– А! – крикнула соседка.
Верка поставила ведро между грядок и подошла к жердяному забору.
У забора росли белые флоксы. Она их раздвинула, и они запахли сильнее, от испуга. Соседка бросила в таз уже хлопнувшую в воздухе наволочку и подошла к забору со своей стороны. Их освещал с деревянного столба уличный фонарь.
– Слушай, – сказала Верка, – чего такое павлин?
– Птица.
Они разговаривали тихо, но у старика был тонкий слух, он почему-то обострялся с годами.
– У нас в городе есть? – спросила Верка.
– Нет.
– Точно?
– Точно.
– А почему?
– Потому что он в нашем климате не живет, а зоопарка в нашем городе нет. Почему в нашем городе нет зоопарка, не спрашивай, не знаю.
Старик вспомнил “Краснопресненскую”. На лестнице под землю спускаются неподвижные люди и держат в руках павлиньи перья.
Перья большие и качаются, на каждом – круглый глаз. Глазастые перья. И тут же старик вспомнил маленькие окошки у самой земли в толстых каменных стенах.
Окошки глядели на рынок. Они были собраны из цветного стекла, синего, черного и голубого. Из каждого окошка глядело черным зрачком павлинье перо.
Старик сошел с автобуса с желтым бидоном.
Каменный дом был в два этажа. На втором этаже – ажурный балкон.
На нем, прямо на перилах, сохли синие джинсы. Тополиный пух опускался на них. Вся толпа с автобуса пошла через дорогу на рынок, а старик – к кованой приоткрытой двери, из нее слышался звук одинокого струнного инструмента.
Старик ступил на каменный влажный пол. Каменный пол, низкие потолки и цветной свет делали человека как будто тише. Плюс струнная музыка. Струна как будто дрожала внутри человека.
Старик подошел к стойке и увидел за стойкой мальчика лет десяти.
Мальчик о чем-то думал. Он не видел старика.
– Простите, – сказал старик.
Мальчик встрепенулся, понял, что старик что-то сказал, и переспросил:
– Что вы хотите?
На полках ровно стояли цветные бутылки и яркие жестяные банки, и все стеклянные бутылки и все до единой жестянки были чистые, как камешки на морском берегу. Старик бывал на море после войны.
– Даже не знаю, – сказал старик. – А что бы ты посоветовал?
– Мороженое, – тихо сказал мальчик.
– Мне мороженое нельзя, – сказал старик, – у меня кровь холодная, мне что-нибудь погорячее.
– Кофе?
– А чаю нет?
– Чаю нет.
Мальчик включил кофеварку. Медленно наполнялась чашка. К удивлению старика, она оказалась синей с золотой каймой, совсем домашней. Старик расплатился.
– Музыка у вас интересная звучит. Тебе нравится?
– Отцу.
Старик сел за столик в углу и снял панаму. Мальчик, легко ступая, вышел на улицу, и старик остался один. Пепельница простого стекла отражала и преломляла цветной свет. Старик закурил “Приму”. Он никуда не торопился. Один поэт так и сказал: я никуда не тороплюсь – мои часы остановились.
Цветные отражения немного сместились. Мальчик стоял на улице, старик видел его тень из приоткрытых дверей.
Музыка вдруг оборвалась. Из подсобки вышел мужчина.
Он был высок и вышел, пригнув голову, чтобы не задеть притолоку.
Взглянул на старика и встал за стойку на место мальчика. Мужчина был чисто выбрит, в свежей рубашке, застегнутой на все пуговицы.
Старик потихоньку пил кофе, а они стояли оба, мужчина и мальчик.
Будто поджидали кого-то. Мужчина смотрел на вход, мальчик – на дорогу.
Старик курил “Приму”. Он не торопился.
В бар вошли ребята с мокрыми после речки волосами, купили шесть банок пива “Bear”. Ушли. Бармен убрал деньги и снова замер за своей стойкой.
Еще сместились цветные блики. Пепельница погасла. Старик тянул кофе из синей чашки медленно, как коньяк. И тут они оба, он и мужчина, услышали тихое “здравствуйте” мальчика. И оба посмотрели на вход.
Вошла женщина с ведром ранних яблок, золотой китайкой. За женщиной – мальчик.
Она поставила ведро на каменный пол и сказала:
– Свари кофе, я не завтракала.
Бармен включил кофеварку. Положил на блюдце два куска сахара.
Женщина смотрела на его руки.
– Все забываю спросить, – сказала она вдруг. – Почему ты кольцо обручальное не снимешь?
– Вросло, – коротко ответил бармен. Старик впервые услышал его голос. Обыкновенный голос.
– И когда же оно вросло, после первой женитьбы или после второй?
Капал в чашку кофе.
– После первой.
– Надо же, – усмехнулась женщина. – Судьба.
Со своей чашкой она ушла в подсобку. Мальчик – следом. Золотая китайка осталась на каменном полу у стены.
Скоро бармен и старик услышали из подсобки голоса: “Давай рассмотрим третий закон Ньютона, действие равно противодействию… Ты не записывай пока…”
Автобус от центра до Казанки – так назывался мертвый район, в котором жила Верка – шел минут двадцать. Старик сидел у окна и думал.