Оливия стояла рядом и тоже молчала. Тишина и темнота не требовали притворства, и она расслаблялась, отдыхая от вымышленной личины. Дверь сзади стукнула, выпустив на волю грубый раскат мужского смеха и воздух, насыщенный винными парами и жаром молодых тел. Момент был упущен – Ной так и не успел ничего сказать.
Ночевала Оливия у себя, и, разомкнув веки, она долго не могла привыкнуть к узору на обоях в своей собственной комнате – так много ночей провела она у Люции – а когда, несколько мгновений спустя, вернулось, словно приливная волна, воспоминание о случившемся накануне, открытие, что они не разговаривают с подругой уже целые сутки, внезапно настигло девушку.
Осознание потери больно кольнуло Оливию. Несмотря ни на что ей хотелось видеть Люцию, говорить с нею, брызгаться и швыряться пеной в просторной сосновой бане, меняться одеждой, сидеть рядом на кровати перед сном… Она порывисто вскочила, влезла в лёгкое платье и побежала к подруге.
Люция сидела на веранде одна и читала книгу. На столе стоял свежий букет цветов; Артур, по-видимому, только что ушёл.
– Привет, – сказала Оливия, нерешительно остановившись перед крыльцом.
Люция подняла голову и улыбнулась. Вчера она тосковала, и сегодня с самого утра в ней жила тревога, что несмотря на все подругины уверения и уговоры начать встречаться с Артуром, Оливия всё-таки обиделась и больше не заговорит с нею. Теперь она чувствовала облегчение.
– Ну что ты? Заходи… Не стой на пороге…
Конечно, не совсем корректно было бы утверждать, будто после того, как Люция стала девушкой Артура, отношения подруг остались прежними. Они, что не могло не радовать, продолжили быть тёплыми и глубокими, но добавилось в них что-то ещё, звонкое, пронзительное – словно натянулись между подругами тонкие невидимые струны. И они держали девушек вместе ещё крепче, эти струны, новой чуткой невыносимой нежностью отдавалась их неслышимая музыка… Случалось, что какая-нибудь из подруг подходила к другой сзади и ни с того ни с сего обнимала, а на глазах у обеих поблёскивали при этом тонкие плёнки некстати выступивших слёз.
Доверяли они друг другу всё так же отчаянно как раньше, и, может, даже чуть больше; рассказывая о своих переживаниях каждая, казалось, пыталась вычерпать всю себя до самого дна. Оливия, слушая Люцию, на какое-то время словно сливалась с нею, счастливой возлюбленной. Она разглядывала подругу, её лицо, волосы, шею и губы, в особенности губы, пытаясь представить, что чувствует Люция, целуя Артура, и разделить с нею это чувство. Моментами ей даже верилось, что такое возможно…
Они снова вернулись к своей любимой карточной забаве, и теперь, ко всеобщим охам и ахам, им удавалось угадывать десять из десяти, чего почти не случалось прежде. Тонкие струны, натянутые между ними, были словно провода для мыслей и чувств, и, наверное, ни одни другие подруги на всей Земле никогда не были так близки как эти, в тот короткий и странный период, пока одна из них встречалась с парнем, в которого до истерики была влюблена другая, но именно в такой невероятной близости и заключалась болезненная напряжённость, дребезжащая, предельная напряжённость струн, а они, как известно, если натянуты слишком, рвутся на особенно сильной ноте.
7
Утро проливало золотистый свет в маленькое окно. Оливия стояла возле распахнутого шкафа, на дверце которого было большое зеркало и расчёсывала свои шикарные волосы. В последнее время они начали отчего-то сильнее обычного выпадать, она сняла с расчёски большой похожий на гнездо клок и выбросила его в печку.
Люция пошевелилась на постели и подняла голову.
– Доброе утро.
– И тебе, – ответила Оливия, закончив плести и забросив на спину толстую как рука косу. – Смотри, что я тут нашла…
В руках у неё оказалось короткое платье из какого-то тонкого и лёгкого, почти невесомого, но при этом на редкость плотного материала, бледно-жёлтого, с изысканным рисунком – удивительно живыми крупными охристо-кремовыми цветами.
– Это твоё?
– Нет. Бабушкино. Единственное в своем роде и, наверняка, страшно дорогое. Его привёз ей откуда-то дедушка после войны. Только оно очень маленькое, и придётся впору разве что только Баске. Молодая бабушка совершеннейшая Дюймовочка, у меня фото есть!
Баской звали младшую сестру Люции. Это был трогательно нескладный подросток тринадцати лет, юркий и шаловливый.