– О'кей. Идем, Энди. – Они вышли.
– Где Дороти? – спросил я.
Нора зевнула.
– Я думала, что она с тобой и с Мими. Гилберт где-то здесь. Всего несколько минут назад он был в гостиной. Мы долго еще здесь пробудем?
– Уже недолго. – Я вернулся в коридор, прошел мимо двери в комнату Мими, увидел открытую дверь в другую спальню и заглянул туда. Там никого не было. Дверь напротив была заперта. Я постучал.
Голос Дороти произнес:
– Кто там?
– Ник, – сказал я и вошел.
Она лежала на краю постели полностью одетая, сбросив лишь тапочки. Рядом с ней на кровати сидел Гилберт. Губы Дороти слегка опухли, однако это могло быть и результатом того, что она плакала: глаза ее покраснели. Она подняла голову и мрачно уставилась на меня.
– Ты все еще хочешь со мной поговорить? – спросил я.
Гилберт встал с постели.
– Где мама?
– Беседует с полицией.
Он что-то пробормотал – я не уловил, что именно – и вышел из комнаты.
Дороти содрогнулась.
– Меня от него тошнит, – сказала она, а затем, словно опомнившись, снова мрачно уставилась на меня.
– Ты все еще хочешь со мной поговорить?
– Почему вы вдруг так против меня настроились?
– Не говори глупостей. – Я сел на место, где только что сидел Гилберт. – Тебе известно что-либо о том ножике и цепочке, которые якобы нашла твоя мать?
– Нет. Где нашла?
– Что ты хотела мне сказать?
– Ничего... Теперь ничего, – злорадно сказала она, – кроме того, что вы, по крайней мере, могли бы стереть с ваших губ ее губную помаду.
Я стер помаду. Она выхватила у меня носовой платок, затем перекатившись на другую половину кровати, взяла со столика спичечный коробок и зажгла спичку.
– От него сейчас такая вонь поднимется, – сказал я.
– Наплевать, – сказала Дороти, однако спичку задула.
Я взял у нее платок, подошел к окну, открыл его, выбросил платок, закрыл окно и вернулся к кровати.
– Вот так, раз уж ты считаешь, что от этого тебе станет легче.
– Что мама говорила... обо мне?
– Она сказала, что ты в меня влюблена.
Дороти рывком уселась на кровати.
– А что сказали вы?
– Я сказал, что просто-напросто нравился тебе, когда ты была еще ребенком.
Нижняя губа ее задрожала.
– Вы... Вы полагаете, что все дело в этом?
– А в чем же еще?
– Не знаю. – Дороти заплакала. – Они все так издевались надо мной из-за этого... И мама, и Гилберт, и Харрисон... Мне...
Я обнял ее за плечи.
– К черту их всех.
Через некоторое время она спросила:
– Мама влюблена в вас?
– Черт возьми, нет! Она ненавидит меня больше, чем кто-либо другой!
– Но она всегда как-то...
– Это у нее условный рефлекс. Не обращай на него внимания. Мими просто ненавидит мужчин – всех мужчин.
Дороти перестала плакать. Она наморщила лоб и сказала:
– Не понимаю. А вы ее ненавидите?
– Как правило, нет.
– А сейчас?
– Не думаю. Она ведет себя глупо, сама же полагает, будто поступает очень умно, и это действует мне на нервы, однако, не думаю, что я ее ненавижу.
– А я ненавижу, – сказала Дороти.
– Ты мне об этом говорила на прошлой неделе. Я хотел тебя спросить: ты знаешь – или, быть может, видела когда-нибудь – того самого Артура Нанхейма, о котором мы говорили в баре сегодня вечером?
Она сердито посмотрела на меня.
– Вы пытаетесь уклониться от темы нашего разговора.
– Я просто хочу знать. Он знаком тебе?
– Нет.
– Его имя упоминалось в газетах, – напомнил я ей. – Именно он рассказал полиции, что Морелли был приятелем Джулии Вулф.
– Я не запомнила его имени, – сказала она. – И не припоминаю, чтобы мне до сегодняшнего вечера приходилось о нем слышать.
– Ты никогда его не видела?
– Нет.
– Иногда он называл себя Альбертом Норманом. Это тебе что-нибудь говорит?
– Нет.
– Ты знаешь кого-нибудь из тех людей, которых мы видели сегодня у Стадси? Или же что-нибудь о них?
– Нет. Честное слово, Ник, я бы сказала, если бы знала хоть что-нибудь полезное для вас.
– Независимо от того, кто бы от этого пострадал?
– Да, – немедленно ответила Дороти и тут же добавила: – Что вы имеете в виду?
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. – Дороти закрыла руками лицо, голос ее был едва слышен.
– Я боюсь, Ник... Я... – В дверь постучали, и она отдернула руки от лица.
– Войдите, – крикнул я.
Энди открыл дверь ровно настолько, чтобы просунуть в щель голову. Он постарался ничем не выразить обуревавшего его любопытства и сказал:
– Лейтенант желает с вами поговорить.
– Сейчас иду, – пообещал я.
Он приоткрыл дверь чуть пошире.
– Лейтенант ждет. – Энди, по всей видимости, попытался многозначительно мне подмигнуть, однако угол рта его оказался гораздо более подвижным нежели веко, и в результате лицо его исказила страшная гримаса.
– Я скоро вернусь, – сказал я Дороти и вышел вслед за Энди.
Он закрыл за мной дверь и наклонился к моему уху.
– Мальчишка подсматривал в замочную скважину, – прошептал он.
– Гилберт?
– Ага. Он успел отскочить от двери, когда услышал мои шаги, но он подглядывал, это как пить дать.
– Уж он-то вряд ли был шокирован тем, что увидел, – сказал я. – Как вам показалась миссис Йоргенсен?
Энди вытянул губы, сложив их трубочкой, и с шумом выдохнул воздух.
– Ну и дамочка!
XXV
Мы вошли в спальню Мими. Она сидела в глубоком кресле у окна и, казалось, была весьма довольна собою. Она весело мне улыбнулась и сказала:
– Теперь душа моя чиста. Я созналась во всем.
Гилд стоял у стола, вытирая лицо носовым платком.
На висках у него все еще поблескивали капельки пота, а лицо лейтенанта выглядело старым и усталым. Ножик и цепочка, а также носовой платок, в который они были завернуты, лежали на столе.
– Закончили? – спросил я.
– Я не знаю, и это факт, – ответил Гилд. Он повернул голову и обратился к Мими: – Как вы считаете, мы закончили?
Мими засмеялась.
– Не представляю, что еще мы могли бы сделать.
– Что ж, – медленно и как бы нехотя произнес Гилд, – в таком случае, с вашего позволения, я хотел бы пару минут побеседовать с мистером Чарльзом. – Он аккуратно сложил носовой платок и сунул его в карман.
– Можете беседовать здесь. – Мими встала с кресла. – А я пока пойду поболтаю с миссис Чарльз. – Проходя мимо меня, она игриво дотронулась до моей щеки кончиком пальца. – Не позволяй им говорить обо мне всякие гадости, Ник.
Энди распахнул перед ней дверь, затем снова закрыл после того, как она вышла, опять сложил губы трубочкой и с шумом выдохнул воздух.
Я прилег на кровать.
– Итак, – сказал я, – какие дела? Гилд откашлялся.
– По ее словам, она нашла вот эту цепочку и ножик на полу, куда они упали, и скорее всего, после того, как секретарша вырвала их у Уайнанта; она также рассказала нам о причинах, по которым до сих пор прятала улику. Между нами говоря, все это довольно бессмысленно, если рассуждать логически, однако, быть может, в данном случае не стоит рассуждать логически. По правде говоря, я до сих пор не знаю, что и думать по поводу этой женщины, честное слово не знаю.
– Главное, – посоветовал я ему, – не дать ей измотать себя. Когда вы ловите ее на лжи, она признает это и пытается накормить вас очередной ложью, а когда вы ловите ее в следующий раз, она опять признает это и вновь кормит вас новыми байками, и так далее. Большинство людей – даже женщины – теряют вкус ко лжи после того, как вы поймаете их три-четыре раза к ряду, и начинают либо говорить правду, либо молчать, но с Мими все происходит иначе. Она продолжает свои попытки, и вам следует быть начеку, в противном случае вы к своему удивлению вдруг начнете ей верить, причем не потому, что она станет, наконец, говорить правду, а просто потому, что вам надоест ей не верить.
Гилд сказал:
– Гм-м-м. Может быть. – Он засунул палец за воротник. Казалось, он сильно смущен. – Послушайте, вы думаете, это она убила секретаршу?
Энди, как я вдруг заметил, смотрел на меня так пристально, что глаза его едва не вылезали из орбит. Я сел и спустил ноги на пол.