— Ну, и как? Уломал Егора?
— Нет. Обиделся, послал старшего куда-то шепотом. Тот так и не расслышал адреса, а ведь как человеку предложил, как мужик — мужику, поделиться хотел. Этот мудак даже сто грамм одолеть боится, гниль зловонная!
— Иль так хреново в погоне сработал? — удивился Соколов.
— Там нормально, а вот старшего обидел отказом. Наш — не алкаш, сами знаете. И час, и меру знает, не с каждым выпьет. С ним за честь считают за один стол сесть. Все ж фронтовой полковник! Сурьезный человек! Этот шелкопер погребовал им. Даже меня досада взяла. Нет бы поговорить по душам, сугревно, ведь Егор здесь недавно. И чего выламывается, как катях в луже?
— Ну, отказался и ладно. Чего переживали? Не то в человеке главное! Важно, что в погоню сам пошел, не струсил. Значит, за дело переживает! — успокаивал Соколов охранника.
Но ни в этот, ни в последующие дни не вызывал к себе Егора начальник зоны, не поблагодарил за службу, не отметил в приказе. Сделал вид, что ничего особого не произошло, а за обычную работу никто не хвалит. Платонову даже благодарность не объявили. Человек понял, что его не уважают, с ним не считаются, а потому окончательно замкнулся, перестал общаться с коллегами. Даже не поделился радостью, что у него родилась дочь. В ту ночь Егор не сомкнул глаз. Девчушка появилась на свет в шесть утра. Он порадовался вместе с тещей. Мария Тарасовна звонко расцеловала зятя в обросшие щеки, велела побриться, умыться, поесть и только тогда идти на работу.
Платонов тогда впервые уснул за рабочим столом.
— Наверное, бухнул лишку наш непьющий и всю ночь озорничал с какой-нибудь соседкой,— строили догадки сотрудники отдела.
И лишь Соколов, заглянувший в спецотдел по своим делам, сказал тихо:
— Отцом стал. Дочь у него родилась. Моя жена у его Тамары роды приняла. Говорит, что малышка у Егора словно кукла, глаз не оторвать, и здоровенькая.
— Собраться нам надо на подарок ему.
— Обойдется!
— Дети не каждый день родятся,— напомнил кто- то из сотрудников.
К концу дня собрали неплохую сумму, к ней прибавил Соколов от администрации, а там и охрана подключилась. Егор своим глазам не поверил: таких денег он отродясь в руках не держал. Человек сидел растерянный, сконфуженный и все твердил:
— Спасибо всем вам... за тепло к моей дочке...
Домой он летел словно на крыльях. Своей радостью поделился с тещей.
Та руками всплеснула:
— Ну, видишь, а говорил, ненавидят и подсиживают, хотят избавиться. Ошибся ты, не разбираешься в людях. Если бы хотели выкинуть, копейки не дали б.
«Кто знает. Как дальше сложится? Может, ошибался я, а возможно, что и впрямь не доверяют мне. Они все на той зоне по многу лет работают, друг друга насквозь знают, я один — кот в мешке. Так и говорят, не скрывая, прямо в глаза. Хотя, если разобраться, а что в нашей работе есть такого, что другому не доверишь? Но имеется, и еще сколько всяких моментов»,— подумал Платонов и вспомнил совсем недавнее.
Пришла почта в зону. Обычная, как всегда. Письма и бандероли, немного посылок с одеждой и куревом. Десятка два писем, хоть теперь отдай зэкам. В них ничего особого: о семейных радостях и заботах, о детях, о том, как тяжело растить ребятню без отцов. Детвора вовсе от рук отбилась, а мужику до воли еще полжизни париться. А сама баба вовсе из сил выбилась, да и дохода никакого. Детвора на голом хлебе сидит.
И лишь Пичугину пришло длинное, пухлое письмо. Тоже от женщины. Кем она приходилась зэку? Женой? Нет! Благоверные на такие письма не способны. Эта была подругой, наверное, очень давней, любимой и любящей. Егор, прочтя ее письмо, позавидовал бригадиру. Ничего особенного тот собою не представлял, а вот любит его за что-то женщина и ждет.
«Алешенька, радость моя! Как я соскучилась по тебе, мальчишка мой! Все время вижу тебя во снах, а ты никак не хочешь вернуться в дом. Хватаешь меня на руки и несешь то в лес, то в озеро. Я кричу от страха, а ты хохочешь и все стараешься спрятать меня. От кого и зачем? Я хочу жить вместе с тобою до самой смерти и буду ждать тебя. Другого выхода нет. Ты — моя жизнь и любовь, мой свет и судьба... Слышала я в городе о скорой амнистии. Может, и нам повезет? Я очень жду,— Егор читал письмо дальше. В нем тревоги и надежды сплелись в тугой узел.
«Зря старалась баба! Не получит козел письмо. В «шизо» сидит. Уже месяц там канает потрох. Туда почту не приносят, потому не обессудь»,— равнодушно порвал письмо и бросил его в корзину. Вскоре вовсе забыл о нем, ведь Пичугина сунули в штрафной изолятор за попытку к побегу.