— Лайла…
Гарретт тихо и грустно произнес мое имя, встал с кровати и опустился на колени перед стулом, на котором я сидела. Я смотрела на него сверху вниз, а он на меня как любящий щеночек, пытающийся всеми силами подбодрить хозяйку. Он взял меня за руки и опустил голову на наши ладони, лежащие у меня на коленях.
— Я бы хотел сказать, что это не так. Что лето не заберет с собой ни капли волшебства из твоей жизни. Я бы хотел сказать, что осень будет такой же сказочной и все феи, эльфы и особенно их волшебный король сделают все возможное, чтобы твоя жизнь стала настолько прекрасной и чтобы это продолжалось так долго, что ты смогла бы наконец поверить в простую истину - чудо не во времени года, а в тебе самой. Я бы хотел тебе сказать, что все хорошее только начинается. Но эти слова мало что смогут сделать, потому что все добрые и правдивые слова слабее тех, которые заставляют волноваться и переживать. Все хорошее сначала должно дойти до головы, а до нее не добраться, пока сердце бродит в темноте. Поэтому я ничего не скажу. Все нормально, если ты боишься и все в порядке, если ты переживаешь о будущем, потому что настоящее такое хорошее. Это все замечательно, Лайла. Ты можешь испытывать все это сейчас, потому что эти эмоции сделают тебя только счастливее, когда твои страхи не оправдаются.
Я была благодарна, что он не смотрел на меня в этот момент, потому что ему в очередной раз удалось найти именно те слова, которые мне нужно было услышать и как это всегда случалось в последствии: глаза подставляли меня и я была не в силах сдержать слезы. Только вот проблема была в том, что Гарретт забрал себе мои руки, и я не могла остановить стремительные потоки соленной жидкости от впадения в мягкие волны каштанового океана, покоящегося у меня на коленях.
Подобное варварское вторжение не осталось в тайне от самого обладателя шелкового богатства. Он в недоумении поднял голову и уставился на мое уже зареванное лицо самым отвратительно-лукавым образом.
— Лайла, ты меня намочишь! А мне нельзя намокать — я заболею. И учитывая, что я уже болен, то от подобного я могу даже умереть!
— Гарретт, ты больной на голову, а других проблем у тебя нет. Ты уверен, что работал фокусником, а не клоуном? — да, этот парень был моим самым любимым человеком на свете, но я в любой ситуации оставалась собой и один только господь мог знать, за что этот человек полюбил меня взаимно.
— Ты, конечно, права, но все же могла бы и подыграть. Пусть проблемы у меня с головой, но лечат меня так, словно я от смертельной болезни умираю. А клоун для меня не профессия, а стиль жизни! — он трагично поднес свои руки, все еще держащие мои, к своему лбу и сделал очень драматичное лицо. Своего он в итоге добился, и я засмеялась.
— Я люблю, когда ты смеешься. Если бы я был волшебным королем, то твой смех был бы источником магии для всего королевства.
Его слова должны были быть продолжением шутки, но он смотрел так серьезно, что я смутилась. В его глазах всегда было что-то чудесное, но именно когда он смотрел на меня так, у меня не оставалось ни малейшего сомнения, что в теле этого красивого мальчика живет что-то гораздо большее, чем простая человеческая душа.
— Мисс, вам пора. Часы посещения закончились. А вы, молодой человек, встаньте с пола, а то простудитесь, — глава отделения на своем примере доказывал, что все психотерапевты и психиатры профессионально обучались разрушать важные моменты.
Я глубоко вздохнула, прогоняя наваждение, в котором вокруг головы Гарретта блестел золотой ореол, формируя эльфийскую корону.
— Хорошо, я ухожу, — я встала со своего стула и помогла парню подняться на ноги. — Приду завтра ровно в назначенное время, не минутой позже. Принесу Мопассана, будешь мне читать.
Встав на цыпочки и легонько коснувшись губ парня, я попрощалась и вышла из палаты, оставив смущенного Гарретта наедине с его вторым лучшим другом.
***
— Ваша подруга верна своему слову не хуже средневековых рыцарей. Обещала приходить в любое возможное время и вот уже третью неделю ни единого пропуска. Похвальное упорство!
Парень лишь улыбнулся в знак согласия, но в его голове кружились далеко не радостные мысли, которое он бы и хотел озвучить, но это могло бы послужить лишь удлинению срока его госпитализации, поэтому со своими лечащим врачом он общался только в своих мыслях.
«Доктор Коулман, могу я вам кое-что сказать? Когда она рядом со мной, я забываю, что моя жизнь отвратительно жалкая и что я сам просто ничтожество, не заслуживающее места в этом мире. Когда она рядом, голос матери в моей голове замолкает, и я слышу лишь ее мягкие слова. Если я могу найти ее глазами, я больше не думаю о том, что когда-то сделал. И возможно, она могла бы стать моим исцелением, но, когда она уходит, я не могу найти ни одной причины не разбивать этот лед под своими ногами».
========== XXVII. ==========
Первая неделя сентября закончилась долгожданной выпиской Гарретта. Питер был занят, поэтому смог только проводить друга из стен больницы, но на улице его уже встречали Марк и Эмили. Я была рядом с самого утра, помогая собирать вещи и выслушивая наставления доктора Коулмана.
Странное, наверно, должно быть ощущение, когда забираешь своего парня из психушки, но за месяц каждодневного посещения, это заведение стало для меня практически родным и казалось, словно я просто помогаю Гарретту переезжать из старого места жительства на новое.
Изначально ребята должны были лишь подкинуть нас до квартиры парней, но Эмили разволновалась и заявила, что должна проверить, если в квартире хоть какая-нибудь еда, потому что, зная Питера, весь холодильник скорее всего окажется заставленным энергетиками и всякими полуфабрикатами.
Вот так я и узнала, что из двоих друзей кулинарным мастером являлся мой парень.
Предсказание Эмили сбылось, и вся кухня была завалена пустыми банками и коробочками от еды на вынос. Но в самом холодильнике ситуация все же обстояла получше: помимо всего вышеупомянутого, там еще лежали яйца, молоко, свежие овощи и упаковка сосисок.
Девушка тяжело вздохнула, припрягла Марка собрать и вынести мусор и прогнала нас в комнату, чтобы Гарретт с моей помощью разобрал вещи.
Оказавшись вдвоем в комнате за закрытой дверью, мы синхронно выдохнули от облегчения и, осознав такую гармоничную реакцию, рассмеялись.
— Я люблю Эми всем своим сердцем, но иногда мне кажется, что я в обществе не подруги, а своей настоящей мамы. А еще мне кажется, что Питер получит нагоняй, — парень хихикнул, видимо уже наслаждаясь будущей расправой над лучшим другом.
— Чувствует мое сердце, что если мы с тобой не поторопимся разобраться с вещами, то нагоняй будет ждать нас.
Видеть Гарретта в его собственной комнате здоровым и веселым было самым большим счастьем для меня на тот момент. Честно говоря, я все никак не могла отделаться от тяжелого ощущения, которое возникло, когда заведующий психиатрией провожал нас. В целом все было вполне ожидаемо: добрые слова о том, чтобы Гарретт больше в их стенах не появлялся, напоминания вовремя пить лекарства и все такое. Но что-то было в глазах врача: на своего пациента он смотрел с надеждой, а на меня — с тоской.
Тогда я не придала этому значения, да и сейчас тоже не видела особого смысла, но какое-то беспокойство все-таки сидело где-то в районе живота и царапало отравленными когтями изнутри. Но показывать его в день выписки было бы настоящим свинством с моей стороны, поэтому я незаметно сглатывала, не позволяя яду вытечь наружу.
Гарретт мои слова о нагоняе, который нас ожидает, всерьез не воспринял и первым делом плюхнулся на свою огромную кровать, которая была застелена свежими простынями ярко зеленого цвета. На фоне белых стен постель выглядела как весенний луг, а развалившийся в ее объятиях парень как никогда походил на сказочного эльфа.