You sip what the devil’s drinking
Hot as hell and I’m thinkin’
Боже, Гарретт, что ты творишь? Что ты делаешь прямо сейчас и почему ты так далеко? Почему я не могу протянуть руку и коснуться твоих спутавшихся волос, почему не могу притянуть к себе и заставить заплатить за все, что ты себе прямо сейчас позволяешь?
Baby, baby, baby can you take away my pain?
— Прости, милая, но слушая сейчас эту песню и наблюдая за тобой, мне хочется попросить вас уединиться, — с легким смешком произнесла Эмили.
Я метнула на нее удивленный взгляд. Очередное предательство. Вот уж от Эмили я никак не ожидала подобных комментариев.
Мужчины рассмеялись, а у меня краска расползлась по лицу до самых ушей. Только спустись со сцены, гаденыш, и я устрою тебе сладкую жизнь.
— Не злись. Он всегда таким был. Вроде весь из себя милый и хорошенький, но стоит запеть, как сразу становится ясно, что в душе у него демоны разводят пожар. Просто в музыке он весь патологически настоящий, обнаженные натянутые нервы. Стоит первым звукам заиграть, и он уже за себя не отвечает.
Я выдохнула. Мне не нужны были никакие объяснения, я и сама это прекрасно понимала, но это было нечестно. Он на сцене мог делать все, что ему в голову взбредет, а мне стоя внизу приходилось смиренно слушать и давить в себе все эти искрящие во все стороны чувства. Это было нечестно. И если он за себя не отвечает на сцене, то я не обещаю себя контролировать, когда он с нее спустится.
Laying in your ecstasy, I’m floating away
С последним придыханием он закончил и смущенно улыбнулся взволнованной публике. На меня не смотрел, не решался. Знал, что я не собираюсь спускать подобное ему с рук, но все равно улыбался.
Ты ходишь по очень тонкому льду, Гарретт. Смотри не сорвись, утягивая меня с собой на дно.
— Спасибо! Большое спасибо! Ужасно не хочу расставаться с вами, но у меня осталась всего одна песня на сегодня. Она для меня особенная и я посвящаю ее самому особенному человеку. Тебе, — он едва выдохнул последнее слово, но и этого было достаточно, чтобы толпа подхватила его с тройным рвением.
Заиграла ритмичная музыка, чем-то невесомо отличающаяся по настроению от предыдущих. Она казалась…тяжелее, напряженнее.
Baby, baby, baby
I’m scatterbrained and lost in love
И слова ложились не так легко, как обычно. Да, конечно, это все еще была песня Гарретта. Такая же волшебная по звучанию, как и все остальные. Но если до этого парень казался добрым сказочником, то сейчас он словно перевоплотился в демона-искусителя. Изменилось и его выражения лица, озаренное ухмылкой. Он знал, что делает. Или скорее чувствовал. Осознанно ломал лед под ногами, срываясь в морозную глубь, которая почему-то не замораживала, а опаляла. На всеобщее обозрение выставлял полыхающий внутри ад.
I picture you in the morning
The hot water and the steam
Oh the way you feel between
Both my hands on your hourglass
— Почему у меня такое ощущение, что я смотрю ваше домашнее видео, — смущенно хмыкнул Питер.
Я решила ничего не отвечать, все равно ничего вразумительного бы не вышло. У меня у самой было такое чувство, что я наблюдаю за чем-то слишком личным.
Музыка продолжала нежными волнами литься со сцены, увлекая за собой уже давно покорившуюся публику. По счастью они ничего не замечали, не видели того почти осязаемого напряжения, которое тянулось от меня на возвышение, где Гарретт совершал первородный грех.
Let me satisfy your soul
Not a saint but do I have to be?
Well, baby, you’re my holy ghost
And I need you close.
Да уж, милый. Именно в этот момент ты совершенно точно не святой. Кто бы мог подумать, что за повседневной личиной сына божьего прячется сам Люцифер. Все-таки парень скрывал в себе гораздо больше сюрпризов, чем я могла себе представить.
— Нет, ну это надо же было упомянуть святого духа в такой песне! Да это же чистой воды богохульство! — в отличие от меня Питер был в восторге. Кажется, даже для него эта песня стала откровением.
Let me satisfy your body and soul
No, I don’t care if it’s blasphemy
— Ха! Видимо совесть все-таки мучила, когда он это писал. Но это сильно, конечно. Вот уже не думал, что когда-нибудь услышу от него что-то подобное. Знаешь, Лайла, предвосхищая твой праведный гнев, могу только сказать в его оправдание, что он серьезно вырос как композитор и исполнитель. Он всегда вкладывал всего себя в музыку, но это какой-то совершенно новый уровень. Никогда еще я не испытывал такого, что словно весь воздух дрожит от напряжения. Он явно перешагнул через какие-то внутренние барьеры, что позволило ему сделать…это.
Я лишь кивнула, криво усмехнувшись. «Внутренние барьеры» — это еще слабо сказано. Я видела это в его взгляде, в движение рук, в выражении лица. Он не просто «перешагнул через какие-то внутренние барьеры», он с разбегу рванул с обрыва, посылая к черту все, во что верил. Позволяя себе чувствовать до предела, бросаясь в омут с головой, и будь, что будет.
Моя злость прошла, я знала, что это было необходимо. Что это мне позволено держать себя в клетке, только мне из нас двоих можно было сохранить весь этот беспредел только для себя. Гарретт так не мог, он был рожден, чтобы отдавать все, что имеет, все, чем живет вот таким вот простым людям, голодной толпе, у которой никогда не хватит сил даже на каплю того урагана чувств, который бушевал у парня в душе. Он был нужен им, чтобы пусть и ненадолго, всего на три-четыре минуты почувствовать себя живыми, зажечь этот крошечный огонек в своих глазах и жить дальше с бесконечным воспоминанием об этом тепле.
========== XXXXVIII. ==========
С последним аккордом толпа взорвалась, ее крики обрушились на нас словно лавина. Мы недоуменно оглянулись. Она ликовала, она неистово бушевала. Похоже, Гарретт затронул сердца этих людей гораздо глубже, чем я изначально предполагала.
Парень на сцене поудобнее перехватил гитару и одарил публику благодарной солнечной улыбкой.
— Спасибо! Огромное вам спасибо! Вы потрясающие! Наслаждайтесь фестивалем и до встречи! — он махнул толпе на прощание и исчез за сценой, явно не собираясь сразу же возвращаться к нам. Сбежал.
Он прекрасно понимал, что натворил и должен был представлять себе, в каком бешенстве я могу быть. Сбежал, побоявшись столкнуться глазами с моим прищуренным взглядом. «Ну уж нет, милый, я этого так просто не оставлю».
Мы все наблюдали за стратегическим отступлением любимца публики. Эмили выглядела немного обеспокоенной, а Питер ухмылялся. Он тоже прекрасно понимал, что стояло за этим поступком его лучшего друга. Я молча кивнула ему в том направлении, где исчез Гарретт, намекая, что отправляюсь на разборки. Он так же молча кивнул в ответ.
Полог шатра тихо прошелестел, когда я нырнула внутрь. Гарретт стоял спиной к входу в глубине импровизированного помещения, но звук он услышал, судя по напрягшимся плечам. Оборачиваться он, тем не менее, не спешил. Я застыла на входе, сложив руки на груди.
— И это ты имел в виду под сюрпризом? — наконец нарушила я уже затянувшуюся тишину. Не нравилось мне то, в каком напряжении был парень. Не так он должен был себя чувствовать после такого потрясающего успеха.
— Прости, я не думал, что получиться…так, — он с тихим выдохом обернулся, все еще не решаясь поднять глаза. Нервно сцепленные руки теребили уголок джинсовки.
Не знаю, что он должен был чувствовать в этот момент. Могу только догадываться и эти догадки мне совершенно не нравились.
Я вздохнула и сделала пару шагов в его сторону, все еще пристально наблюдая за его лицом. Он не хотел поднимать голову, не хотел встречаться глазами. Он очень боялся моей реакции. Мне стало ужасно стыдно от этого осознания. Стало противно от того, насколько же отвратительно я себя вела, чтобы сейчас мой самый любимый человек чувствовал себя так плохо, когда должен был чуть ли не подпрыгивать от восторга и триумфа. Боже, он заслуживал всего этого мира, всей его поддержи, но боялся не получить ее от меня. Это убивало.