— Не извиняйся, пожалуйста. Все получилось просто замечательно, — я очень старалась, чтобы голос звучал совершенно искренне. Чтобы, даже не видя моего взгляда, он бы по одному голосу понял все, что я хотела сказать.
Видимо подействовало, судя по тому, с каким удивлением и затаенной надеждой он вскинул голову. Боже, Лайла, как ты докатилась до такого, что Гарретту сложно поверить, что ты можешь не злиться на его чувства.
— Ты не сердишься? — совсем тихо, неуверенно, робко.
Я сделала еще несколько шагов к нему. Теперь мы стояли на расстоянии протянутой руки. Он наблюдал за мной с опаской, в каждую секунду ожидая, что я сорвусь. Я вытянула руку, чтобы дотронуться до его щеки, а он вздрогнул.
— Боже, Гарретт. Я не собираюсь тебя убивать, — моя ладонь все же достигла своей цели. Я вложила всю нежность в это прикосновение и мягко погладила прохладную кожу кончиками пальцев. Он прильнул к моей руке, потянулся доверчиво как щенок, выдыхая нервно, выпуская напряжение.
Боже, боже, боже. Что ты сделала с ним?
— Прости, я знаю, что нельзя было так. Не настолько откровенно, не перед всеми этими людьми. Надо было сохранить это только для нас, показать только тебе. Я поступил эгоистично, необдуманно. Не стоило поддаваться этому детскому желанию заявить во всеуслышание. Что у меня есть ты и что я безумно счастлив этому, — он все еще льнул к моей ладони, но голос дрожал.
— Гарретт. Не извиняйся и не оправдывайся. Это твоя музыка и твое право. Ты можешь и даже должен петь обо всем, что творится в твоем сердце. Считай, это твоя творческая обязанность. Ты должен нести свою музыку людям, делиться даже самым сокровенным. Всем, чем только захочешь. Я уже говорила тебе, что это твое творчество и только один ты имеешь на него право. Мне было неловко, зная, что ты обращался ко мне. Но это не имеет значения, потому что я не единственный твой слушатель и надеюсь, никогда не буду. Я знаю, что там, на сцене ты пел только для меня и этого достаточно, чтобы простить тебе все…фривольности. Получилось и правда замечательно. Это абсолютный успех, поэтому прекрати извиняться и начни уже радоваться, потому что ты заслужил это. Ты покорил сегодняшний вечер и должен принимать овации, а не переживать о моей реакции, — я обхватила его лицо двумя руками, заставляя посмотреть мне в глаза прямым взглядом, не отрываясь ни на мгновение. — Спасибо кстати. Это был очень приятный сюрприз.
И мои губы накрыли его. Мягко и нежно, утешая, с просьбой расслабиться. Он ответил мгновенно, всем телом стремясь ко мне, с желанием полностью раствориться в этом объятии.
В голове промелькнула глупая мысль, показавшаяся детской и совершенно не к месту, но она заставила меня торжествующе улыбнуться в эти мягкие, податливые губы.
Там на сцене голодная толпа желала его. Всего без остатка, еще немного и она бы сожрала его, требуя отдать все, полного подчинения. Но он никогда не принадлежал той толпе, она никогда бы не смогла получить даже капли его тепла, потому что он уже был полностью во власти. Он уже давным-давно принадлежал лишь мне, и ни одна живая душа не имела на него большего права.
Этот живой бог, абсолютное воплощение всего самого прекрасного на свете принадлежал мне весь и полностью, и это ощущение опьяняло. Я была готова простить ему все, любую глупость и даже вульгарность, лишь бы он так навсегда и оставался моим и больше ничьим. Навсегда застыл в моих объятьях, нежным жаром опаляя губы.
— Пообещай мне, — тихо выдохнула я, когда поцелуй пришлось разорвать, чтобы глотнуть воздуха.
— Все что угодно, — так же тихо ответил Гарретт.
— Пообещай, что, сколько бы людей ни было перед тобой, когда ты стоишь на сцене, сколько бы людей ни протягивало к тебе руки, в попытках урвать хотя бы кусочек, сколько бы ни заглядывало тебе жадно в глаза, они никогда не будут иметь для тебя значения. Пообещай, что, когда музыка заиграет, и ты запоешь, перед глазами у тебя будет стоять лишь один образ. Пообещай, что, сколько бы людей ни нуждалось в тебе, только я всегда буду важнее остальных. Пожалуйста, пообещай мне это сейчас, даже если это неправда.
Я вцепилась в джинсовую ткань на его плечах, умоляюще заглядывая в глаза. Я несла несусветную чушь, сама прекрасно это понимая, но в тот момент это казалось слишком важным. Внезапно я начинала осознавать, что этот концерт был лишь началом чего-то гораздо большего, гораздо более масштабного. Очень отчетливо я начала понимать, что с этого момента его неоднократно попытаются отобрать у меня, бесконечное количество фанатов и голодных до славы зверей будут пытаться украсть его, и я совершенно ничего не смогу с этим сделать.
Он внимательно вглядывался в мое лицо, пытаясь прочесть весь этот страх, который я не хотела облачать в слова. Он молчал, и я начала напрягаться, внутренний голос разрывался от паники. Я была уверена, что вот прямо сейчас, он скажет, что после этого ошеломительного успеха, он понял, что вся его жизнь на сцене, и я не имею права просить его ограничить внимание до моей крошечной фигуры. Но не говорил, он молчал и продолжал рассматривать.
— Ну, скажи уже что-нибудь. Я так с ума сойду, — криво усмехнулась я, в конце концов не выдерживая этого внутреннего натяжения.
— Я столько раз говорил тебе об этом, буквально клялся в каждом разговоре, а ты так и не поверила, — он грустно покачал головой. — Лайла, это всегда было, есть и будет только для тебя. Поднимаясь на сцену, ослепленный светом софитов я не вижу никого и никогда не смогу увидеть никого кроме тебя. Сколько бы людей передо мной ни стояло, сколько бы из них ни выкрикивало восторженно мое имя, я вижу только, как ты стоишь ближе всех, напряженно скрестив руки на груди. Смотришь взволнованно, закусив губу. Переживаешь больше, чем я. Тревожишься не о том, чтобы я не облажался, а лишь о том, заслуживает ли эта публика моей музыки. И даже если тебя нет материально перед моими глазами, ты все равно там, отпечатана на сетчатке. Всегда в поле моего зрения. Иногда кажется, что у меня очень особенная разновидность слепоты, ведь я действительно никого кроме тебя не вижу. И так было всегда, с того самого первого момента, когда ты подарила мне это волшебное видение. Поэтому, пожалуйста, не проси меня обещать то, что и так для меня естественно. Не проси так же, как не проси дышать, просыпаться по утрам, ходить. В этом нет смысла, потому что сколько бы людей ни нуждалось во мне, сколько бы ни просило моего внимания, мне самому всегда была нужна и будешь нужна только ты.
========== XXXXIX. ==========
Первые дни после фестиваля были наполнены блаженным спокойствием. Отголоски триумфа все еще витали в воздухе, но в целом мы были расслаблены и довольны. Погода этому более чем способствовала. Одарив нас последним солнечным теплом в день фестиваля, октябрь видимо решил вернуться в привычное русло и все выходные лил бесконечный дождь, что делало наши посиделки у ребят в кофейне только уютнее.
Гарретту больше не нужно было затворничать в своей комнате, и он составлял мне компанию за нашим угловым столиком. Эмили была более чем довольна и, несмотря на общую суматоху, которая царила в кофейне в это время года, да еще и с присутствием уже становившегося известным музыканта, она все-таки не упускала возможности подойти к нам и перекинуться парочкой ничего незначащих слов. В такие моменты я вспоминала наш разговор в начале октября и безотчетно радовалась, что девушка наконец-то может чувствовать себя в своей тарелке, отдавая всю свою любовь и заботу самому беспечному из своих «детей».
Я вернулась к написанию диплома, более чем нацеленная разделаться с черновым вариантом к началу ноября. А парень, расположившийся напротив, отдыхал от музыки и стихосложения и по всему видимому вернулся к рисованию. По крайней мере, на это намекал не исчезающий из его рук блокнот и вскользь брошенные на меня взгляды в череде сосредоточенной работы над чем-то в вышеупомянутом блокноте. Я уже знала, что рисовать меня парню не было в новинку, но это все еще продолжало смущать, поэтому я в ответ кидала на него недовольные взгляды, на которые он, конечно же, никак не отвечал. Более того, вообще не замечал. Со временем я успокаивалась, выдыхала и возвращалась к своей работе.