— Милая, я очень рад тебя видеть. Но, честно говоря, я ожидал, что ты появишься раньше, — он отложил тряпку и оглядел меня с ног дол головы. В его голосе совсем невесомыми отголосками слышалось осуждение.
Я уставилась в пол перед собой, натягивая рукава до упора и сжимая пальцы.
— Я хотела. В тот же день хотела, но после встречи с Ричардом попала под дождь и не смогла даже до дома сама дойти. Меня Гарретт забрал к себе, а потом они с Питером не выпускали. Я заболела, и они за мной смотрели, — это была чистейшая правда, но казалось, что я оправдываюсь и от этого становилось невыносимо стыдно. Поднять взгляд было совершенно невозможно, поэтому я просто продолжила свою речь, не давая себе даже мгновения выдохнуть. — Я не оправдываюсь, мне правда стоило прийти раньше, потому что мне очень стыдно, мистер Лиетт. То, как я с вами разговаривала и что наговорила, это непростительно с моей стороны. Какие бы эмоция я ни испытывала, мне не стоило так к вам относиться. Вы всегда все делали для меня, и я знаю, что вы бы никогда не предприняли ничего, что бы мне навредило. Сейчас я это понимаю и очень вам благодарна. В том числе за то, что вы дали Ричарду мой телефон. Вы были совершенно правы, я бы вам не позволила, если бы вы спросили. Но это бы не закончилось ничем хорошим для меня. Я бы все так же жила с прошлыми страхами и комплексами. Это бы наверняка со временем испортило мои нынешние отношения, потому что наступил бы момент, где прошлое бы раскрылось гниющей раной, напоминая о том, что меня никогда в жизни никто по-настоящему не любил, да и в принципе о том, что я не особо способна даже симпатию вызывать. Воспоминания о том, что в последних отношениях мной просто пользовались, чтобы выглядеть «круче» в глазах фальшивых друзей, обязательно бы царапнули по никогда полностью не зажившей душе и я бы начала сомневаться в Гарретте. А за это впоследствии никогда бы себя не простила. Так что спасибо вам огромное, мистер Лиетт. Вы спасли меня от самокопания, Гарретта от незаслуженных обвинений и наши отношения от бессмысленного раскола. Ну и наверняка так же помогли Ричарду избавиться от сожалений. Простите меня, если можете, за мою узколобость, вспыльчивость и злой язык. Я бы хотела не быть такой, но, кажется, пробовать меняться уже поздно, — последние слова я совсем уже пробормотала, но удивительный старик все услышал.
— Иди сюда, девочка моя, — он вышел из-за стойки и вытянул руки, привлекая меня в теплые отеческие объятия. — Во-первых, никогда не поздно меняться, но тебе, честно говоря, это не нужно. Все, кто тебя любят, я в том числе, любят тебя за тебя, такую, какая ты есть. Ты не подарок, не восьмое чудо света, хотя парнишка бы со мной тут поспорил, но ты настоящая, ты искренняя и пусть все мои инструменты разберут на деревяшки, если существует еще одна такая девочка, которая несмотря на гордость королевской особы, всегда берет свою высокомерную тушку в руки и идет просить прощения за грубые слова или необдуманные поступки. Ты бриллиант, моя девочка, одна на миллиард, и я принимаю все твои извинения. Я, конечно же, ни секунды на тебя не злился, ведь ты мне как дочь родная, а на детей нельзя злиться. К тому же я знаю тебя и не сомневался, что ты сильнее всех себя будешь винить. А теперь все, ты за все попросила прощения, за что нужно было поблагодарила. Скидывай теперь это со своих хлипких плечиков и вдохни полной грудью, ты большая молодец. Я очень тобой горжусь, — он отстранил меня, чтобы еще раз взглянуть на мой жалкий вид своими добрыми мудрыми глазами.
То, что я чувствовала нельзя было назвать счастьем. Скорее ощущение правильности происходящего, словно все наконец-то встало на свои места. Последний кусочек пазла заполнил картинку и теперь все и правда было хорошо. За неполный год я обрела семью, друзей и единственную, имеющую смысл в жизни, любовь. О большем я никогда и просить не смела, да и признаваясь себе честно, даже об этом никогда не мечтала. Моя жизнь впервые за долгие-долгие годы начинала обретать краски. Я училась радоваться, просыпаясь по утрам, потому что теперь было зачем жить. Теперь каждый прожитый день окутывал теплом и любовью. К такому очень легко привыкнуть, но если однажды этот смысл отобрать, то по всем законом падать будет долго и невыносимо больно, а то, что останется едва ли можно будет назвать человеком. И придется только молить, чтобы приехали уже санитары и соскребли от беспощадной земли то, что, когда-то было тобой, накрыли белой простынкой и отвезли в место окончательной регистрации граждан.
Небольшая капелька дегтевых мыслей в бочке медовой реальности. Стало как-то невесело, и я раздраженно тряхнула головой, смахивая глупые думы. В тот момент было кое-что гораздо важнее, то, что действительно требовало всего внимания и напускного раздражения.
— Подождите-ка! С чего это я высокомерная?!
— Ой, да брось, дорогуша. Неужели никогда не смотрела чуть свысока на всех окружающих, которые даже десятой части из того, что ежедневно заполняет твою гениальную головушку, не знают и живут себе прекрасно с этим невежеством? — старик иронично приподнял бровь, возвращаясь за прилавок к своей тряпке.
Я хмыкнула, но на губы легла легкая улыбка. Как же все-таки было странно, что Гарретт и мистер Лиетт, двое самых главных мужчин в моей жизни, могли считывать меня как открытую книгу и при этом не испытывать никаких негативных чувств по поводу содержания. Чудеса, да и только.
========== LVIII. ==========
Переполненный событиями и накаленными до предела эмоциями октябрь сдался на волю своего холодного и привередливого старшего брата, передавая нас всех в его недружелюбные руки. Дожди теперь были единственной погодной опцией, задувающие промозглые ветра проникали даже под самые плотные ткани и ничего не спасало от подбирающегося ощущения зимы.
Жизнь понемногу замирала, переходя в режим энергосбережения, и наша дружная компания не отставала от общемировой тенденции. Посетителей в кофейне меньше не становилось, но все было как-то неторопливо и лениво. Люди скрывались от уличного мороза в уюте и тепле семейного заведения, попивая горячие напитки и поглядывая за бушующей за окнами непогодой. Работы у Марка с Эмили было предостаточно, и они все меньше времени могли уделять переживаниям о своих младших друзьях, поэтому наше непоявление в кофейне проходило как-то незаметно. Не то, чтобы мы не хотели появляться в обители супружеской пары, но наша жизнь тоже шла своим чередом, жирной линией пресекая все попытки остаться в уже сложившейся рутине.
На меня надвигался конец семестра вместе с очередной сессией, которая на заключительном третьем курсе не обещала ничего хорошего. Я понемногу уходила с головой в учебники, как это всегда бывало в экзаменационные периоды. И помимо этого, мне случалось все чаще и чаще пропадать в лаборатории или просто на кафедре, потому что черновой вариант диплома был готов, и мой любимый наставник решил по такому случаю повесить на меня написание еще двух статей и включил в постоянный состав исследовательской группы, в которой я и до этого числилась, но лишь в качестве приходящего ассистента. В общем и целом, мне тоже работы хватало и приходилось разрываться между подготовкой к сессии, новыми лабораторными обязанностями, статьями и личной жизнью, которая хоть от меня ничего и не требовала, но забрасывать себя не позволяла деликатными такими звоночками со стороны совести.
Гарретт, как всегда, был образцом терпения и понимания, ни словом, ни жестом не показывал мне, что его что-то не устраивает. Зная, что сейчас у меня нет времени ни встречаться с ним в кофейне, ни заходить к ним в гости, он принял самое удобное для нас решение и почти что переехал ко мне. Он заботился об Анет, следил, чтобы я питалась домашней едой хотя бы раз в день и не позволял мне ночами мерзнуть в пустой постели не от несуществующих сквозняков, а от проникающего в мои кости февраля. С наступлением последнего осеннего месяца во всем моем существе всегда происходили эти непонятные мне изменения, тело коченело от внутреннего холода, настроение не поднималось выше минус десяти по цельсию, а ощущение бесконечного одиночества и февральской безнадежности давили на грудную клетку неподъемным весом, не позволяя даже вздох сделать без того, чтобы не закашляться от забившего глотку серого снега.