Дэйр закашлялся, но проглотил вишню — кажется, вместе с косточкой. Максимилиан довольно ухмыльнулся, облизывая пальцы с неприлично многозначительным выражением.
— Все хулиганите, — пожурила я обоих. — Лучше бы помирились.
— Это он хулиганит, — буркнул Дэйр, вытирая лицо мокрым полотенцем и жмурясь. — И мы помирились. Он принес извинения, я принял их… И все такое. Да отстань от меня с этой вишней!
— Тебе же нравится, — вкрадчиво заметил Ксиль и схлопотал тем же полотенцем по затылку. — Зараза!
А я посмотрела на них, и на моих губах расцвела идиотски счастливая улыбка.
— Милые бранятся — только тешатся, — вполголоса заметила я.
Ксиль расхохотался. Дэйр опять обиделся — на этот раз на меня.
Но вишней, что характерно, все-таки накормил.
Глава 14. Танцы над пропастью
Платье лежало передо мной на диване, как немой упрек. Матовый шелк с темно-синими выпуклыми листьями и травинками раскинулся по бежевой обивке бессильно, будто мертвая птица. Ткань мягко сияла в желтоватом свете свечей — свежим мерцанием первого снега, который не становится тусклее или грязнее от цвета фонарных ламп.
В принципе, я подозревала, чем это может кончиться. В конце концов, аллийская мода была мне хорошо знакома по нарядам Ани… Но оставался один вопрос.
— Тетушка Лиссэ… Мне очень нравится и фасон, и ткань… И я не сомневаюсь, что мне пойдет, вкусом вас боги не обделили, но… Почему голубое?
Аллийка лишь пожала плечами. Качнулись тяжелые рубиновые серьги, сменившие гораздо более привычные для меня разнокалиберные колечки.
— А что тебе не нравится, Нэй? Насыщенные цвета больше приличествуют взрослым, — Лиссэ любовно огладила собственное платье.
Никогда не любила ни красный, ни его всевозможные разновидности, но сейчас чувствовала почти зависть, глядя на тетин наряд. Гладкая, плотная ткань глубокого винного оттенка даже на вид была холодной и скользкой, как ледышка — и безумно дорогой. По подолу и на груди стелился растительный орнамент, традиционный для аллийских нарядов. Платье было достаточно длинным для «признанной мастерицы эпатажа» Лиссэ — на двадцать сантиметров ниже коленей, спереди — закрытое, с воротником до самого горла…
На спине платья не было. Только серебряная узорная паутина до талии.
Нет, пожалуй, завидовать тетушке мне еще рановато.
— Ну… я не люблю голубой.
Тетушка вздохнула.
— В белом ты «похожа на приведение», — начала она загибать пальцы, — от розового у тебя «приступы тошноты», персиковый не нравится мне, лимонный — «не идет», лиловый «слишком похож на розовый»… — тон стал откровенно насмешливым. — Голубой, как выяснилось только что, ты не любишь. Что предлагаешь делать?
— М-м-м… надеть старое платье? Только не серебряное, — быстро уточнила я. — Там разрез. Но почему бы не синее или зеленое?
— Они слишком яркие для несовершеннолетней, — Лиссэ фыркнула. — Нэй, милая, брось капризничать. Я давно тебя знаю и сейчас вижу, что дело вовсе не в цвете платья. Или признавайся, что происходит на самом деле, или переодевайся уже.
Я подавила вздох. Сказать Лиссэ? Или промолчать?
Тётя нетерпеливо притопнула ножкой, обутой в туфлю на умопомрачительной шпильке. Если бы я надела такой пыточный инструмент, увеличивающий рост на добрых пятнадцать сантиметров, то навернулась бы. Провокационный «ежик» на голове у Лиссэ топорщился в разные стороны, только подчеркивая завораживающую резкость черт лица. Крупные серьги, казалось, не доставляли никаких неудобств…
Мой взгляд сместился на Ани. Сейчас художница выглядела, словно фея с одной из её собственных картин. Белое, расшитое розовым платье из тончайших кружев, пышная-пышная юбка, белые цветы в темных глянцевых волосах, серебристая пыльца на веках и ресницах… И, разумеется, высоченные шпильки, на которых это дитя цокало с изяществом, по определению недоступным человеку.
Рядом с Ани было зеркало. И там отражалась я.
Угловатая, угрюмая, с уже убранными в безумно сложную прическу волосами. Меня охватило непреодолимое желание выдернуть из нее закрепленную заклинанием челку и завесить половину лица, прячась от взглядов — и пряча белесые нитки шрамов. В последние месяцы они изрядно поблекли, проявляясь во всей красе лишь тогда, когда я заливалась румянцем. Но у меня, к сожалению, не было сомнений в том, что острые аллийские глаза без труда различат следы моего пребывания в лапах ведарси. А чувства смущения и неловкости вряд ли удастся избежать.
А еще я совершенно не помню ничего из правил этикета, которыми два дня пичкала меня Лиссэ, кроме «Не заговаривай с мужчинами первой».
А еще у меня кисло во рту, несмотря на глоток мятного настоя. И колени трясутся, будто тот самый настой не обладает еще успокоительным воздействием.
И я понятия не имею, как «поспособствовать потеплению отношений славных народов равейн и аллийцев».
И духи у меня слишком сладкие.
— Я ничтожество, — подвела я закономерный итог.
— Ты нервничаешь, — сделала совершенно правильный вывод Лиссэ. Ани все так же помалкивала, глядя в сторону. Маленькая художница мне сочувствовала, но помочь ни чем не могла, а поэтому просто предпочитала не вмешиваться. Мне очень хотелось услышать от нее хотя бы слово ободрения, но мастерица в обращении с палитрой и кистями совершенно не умела жонглировать фразами. — И я догадываюсь, почему. Сравниваешь себя с нами?
— С вами — с тобой и Ани, или с вами — аллийцами в целом? — опустила я взгляд.
— Дурной тон — отвечать на вопрос вопросом, Нэй. Даже у аллийцев.
— Тетя, я…
— Не надо, дорогая, — мягко прервала меня Лиссэ. — Я все понимаю, поверь. Думаешь, что-то изменилось бы, научись ты вдруг нормально ходить на каблуках? Брось, — она встала рядом со мной, пристально вглядываясь в мои глаза. — Найта, я тебе уже говорила и скажу еще раз. Ты — равейна. Больше того, эстаминиэль. Уже один этот факт затмит все остальное — и ошибки в разговорном аллийском, и неловкость, и смущение. Каждый поступок будет оцениваться, исходя из твоего происхождения. И поэтому очень многое сейчас зависит от того, как ты настроишься. Поверь, дорогая, даже огрехи в знании этикета можно преподнести как пренебрежение — демонстрацию силы и уверенности.
Я опустила взгляд, стараясь не показывать так уж явно свою «уверенность». Лиссэ всплеснула руками — почти раздраженно:
— Боги, Нэй, просто соберись! Я не верю, что девушка, которая отправилась штурмовать базу Ордена практически в одиночку, побоится сборища снобов!
Ну, если рассудить с этой точки зрения, то бал уже не выглядит таким страшным.
— Я не боюсь, просто немного почему-то волнуюсь, — невольно улыбнулась я. — Просто мне кажется, что все будут смотреть только на меня.
В конце концов, Лиссэ права. Мне уже случалось ставить на кон нечто несоизмеримо большее, чем репутация — и даже чем моя жизнь. Я рисковала теми, кто мне доверился. И, увы, не всегда выходила победительницей…
Я машинально огладила шрамы. На ощупь — почти неразличимы. И лицо чувствует все, благодаря своевременной помощи Пепельного князя. А ведь могло быть гораздо хуже…
— Не переживай, Нэй, — рассмеялась Лиссэ. — Ты будешь в центре внимания только до тех пор, как на сцене появится Максимилиан, или я плохо знаю шакаи-ар.
Стоило только представить себе Северного князя — волшебно красивого, невероятно синеглазого и с лихой улыбкой мальчишки, замышляющего розыгрыш, — как все страхи мгновенно куда-то улетучились, оставив только сладкое томление-предвкушение.
Ведь я иду не просто на дурацкое торжество Меренэ. Я иду с Максимилианом. С моим князем…
— Браво, дорогая! — одобрительно воскликнула Лиссэ, а в глазах ее заплясали смешинки. — Сострой такой же загадочно-многообещающий взгляд на приеме у наследницы — и никто и слова против тебя сказать не посмеет.
«Голубой цвет — вполне ничего, — размышляла я, пока Лиссэ утягивала корсет, ворча насчет слишком вкусно готовящего ужины Дэйра. — И на ногах у меня будут «лодочки» — значит, есть надежда, что я пройду хотя бы половину зала, не оступившись. А если кто-то выскажется насчет моих шрамов… Пожалуюсь Ксилю!»