— В купальне. Лечит нервы… Уход за больными — дело затратное, уж я-то знаю, — подмигнул он. — А что ты такая заторможенная? Разбудил?
Я не поверила своим глазам. Дэриэлл улыбался… Дэйр шутил! Будто и не было этих нереальных, как страшный сон, двух дней. Под глазами у него все еще словно сажей намазали, да и общее впечатление Дэйр производил болезненное, но от апатии и глухой тоски не осталось и следа.
Как будто солнце из-за тучи вышло.
Силле, Силле…
— Что-то вроде того, — улыбнулась я.
Кошмар закончился.
Отступление четвертое. Пока Найта спала, или Темной-претемной ночью
Дальние Пределы медленно погружались в сон.
Спокойно дремала в комнате на втором этаже Ани, порядком уставшая за два дня волнений. Давным-давно сморило и сердитую, растерянную Лиссэ — прямо за важными документами. Аллийка тихонько сопела, пристроив голову на пухлую пачку бумаг, иногда начиная жалобно бормотать себе что-то под нос. Выглядело это ужасно трогательно, но даже бездна не уберегла бы того, кто рискнул бы намекнуть на такое грозной госпоже Ашель Эльнеке!
Тишина стояла и в дубраве. Нежить и нечисть, присмиревшая после визита мстительного и кровожадного шакарского князя, забилась в норы и там тряслась от страха. Даже бестолковые лареги куда-то попрятались, и носа не высовывая из своих тайных логовищ. А на поверхности царила безмятежность. Лунный свет серебрил заснеженные ветки, окутывая лес волшебным сиянием, будто в сказке.
Спала и Найта, разорившая от огорчения запасы мятных капель в лаборатории. Раскачивались ветки за окном, разбегались по стенам таинственные тени, потрескивали от мороза деревья в саду… Маленькая равейна, благоухающая мятой на весь дом, не слышала ничего.
Даже развеселое пение, что доносилось из спальни Дэриэлла.
Раздался глухой стон, как будто кто-то уткнулся лицом в подушку. Пение тут же оборвалось.
— Ну же, милый, — с ехидцей протянул тот же голос, который только что выводил задорные куплеты. — Давай, скажи это. Ты можешь обмануть кого угодно, только не меня. Я слышу твои мысли.
Молчание.
— Что ж, если ты ничего не говоришь, значит, тебе нравится. Повторим-ка… А жизнь так замечательна, что…
— Заткнись, — в коротком слове было столько муки, что даже жестокосердный князь не нашел в себе сил продолжать вокальные упражнения.
— Молодец, послушный мальчик, — когтистая рука растрепала волосы на затылке. В лунном свете они словно поседели, утратив привычный медовый блеск. — Может, еще чего доброго скажешь? Не стесняйся, я все равно тебя вижу насквозь.
— Чтоб ты сдох.
— Какая экспрессия! — восхитился Максимилиан. — Еще немного, и по выразительности ты переплюнешь вяленую рыбу.
— Чтоб я сдох, — это прозвучало уже почти искренне, но едва слышно, потому что аллиец зарылся в подушку окончательно.
Скрипнуло кресло.
— А вот с этого места поподробнее, дружок, — князь пересел на кровать, медленно проводя рукой по спине Дэйра. Даже сквозь одеяло аллиец почувствовал жар — успокаивающий и опасный одновременно. — Что это за суицидальные порывы? Знаешь, я могу понять и отчаяние, и боль, и горечь, и стремление к забвению… Но не самоубийство.
Аллиец перевернулся на бок, уклоняясь от прикосновения — слишком личным оно было, слишком заботливым… От этого тепла — даже не исходящего от ладони, а заключенного в язвительных на первый взгляд словах — так легко было растечься восковой лужицей, поверить, что все будет хорошо…
«Ну, такого я никогда не обещал», — влез в мысли нахальный князь.
«Нигде от него не скрыться», — тоскливо подумал Дэриэлл, а вслух спросил бесцветным голосом:
— А чего ты взял, что я захочу обсуждать с тобой это?
— Уже хочешь, — уверенно откликнулся князь. — Знаешь, почему? Потому что тяга к суициду отвратительна твоей натуре целителя. Ты ощущаешь ее, как что-то нездоровое, как будто опухоль в легких. Она отравляет тебя, разрушает изнутри, заставляет тянуться к бритве или веревке…
— Вот еще, — Дэриэлл поспешил перебить его, чувствуя, как покрывается холодным потом от ужаса — до того проникновенно говорил Ксиль. — Если бы я и поддался этой… слабости… то выбрал бы яд. Но…
— Но? — князь с комфортом растянулся на кровати, опираясь на локоть, и навис над Дэриэллом — теперь тому приходилось смотреть на собеседника с унизительно малого расстояния, снизу вверх.
Синие глаза загадочно мерцали в темноте — сочувственно и насмешливо. И это странным образом провоцировало на откровенность.
— …но сейчас мне совсем не хочется глотать какую-нибудь редкую отраву. Твоя работа?
— Моя, — не стал отпираться князь. — Как и твоя говорливость в последние несколько минут, и некоторые другие изменения. Но я не могу все время быть рядом и заниматься коррекцией твоего восприятия. У меня, гм, несколько другие планы на мою вечность. Поэтому давай-ка решим все раз и навсегда.
— Каким образом? — горько поинтересовался Дэриэлл. — Я пытаюсь разобраться с этими приступами всю свою жизнь…
— Что, прямо с рождения? — Ксиль скептически выгнул бровь.
Дэйр почти минуту колебался, прежде чем ответить.
— Нет. Не с рождения. С совершеннолетия… приблизительно. Я… не уверен, что хочу об этом говорить, и…
— Хочешь, дружок, — серьезно возразил Максимилиан. — Ты давно хочешь рассказать это кому-нибудь и надеешься, что станет легче. Силле, — он запнулся и вдруг посмотрел на Дэйра очень странным, задумчивым взглядом. — Не подумай, что хвастаюсь. Я очень сильный телепат. И эмпат. Я могу сделать с твоим сознанием все, что угодно — но только если ты откроешься и позволишь мне это.
— Нет, — ответил Дэйр быстрее, чем понял, что именно говорит. — Я не желаю, чтобы какой-то шакаи-ар копался у меня…
— Силле, — мягко прервал его князь. — Дослушай. Я могу многое. Заставить поблекнуть твои воспоминания, вскрыть все эти мучительные очаги в твоей голове… Но только если ты поможешь мне.
Дэйр зажмурился крепко-крепко, отодвигаясь от князя к самой стене. Если бы можно было, аллиец просочился бы сквозь нее — наружу, в застывший от холода сад, где не будет этого пронизывающего, подчиняющего взгляда.
— Силле … ты ведь расскажешь мне, что случилось с тобой тогда?
Голос обволакивал сознание теплым медом, запахом травы проникая в самую глубь.
— Силле?..
Давление стало невыносимым.
— Да, — выдохнул Дэйр и почувствовал, что гнетущая тяжесть отпускает. — Я расскажу. Но это было давно и…
— Неправда?
— …и не смей никому пересказывать. Лиссэ знает, но не все. И я не однажды жалел о своей откровенности.
— На этот раз — не пожалеешь, — горячие, огненные пальцы коснулись дрожащих век. — Верь мне.
И Дэриэлл верил.
— В свои девяносто лет я был… очень наивным юношей, — медленно начал Дэйр, так и не решившись открыть глаза. — И не верил в то, что этот мир может быть жестоким. Даже после смерти Ирсиль. Даже после первого серьезного столкновения с сестрой. Все плохое, страшное казалось мне нелепой случайностью, игрой судьбы.
До тех пор, пока я не встретил своего мучителя. Акери — так его звали.
— Акери? — удивился Ксиль. — Я знаю одного Акери, но это же не мог быть один из…
— Шакаи-ар, — едва слышно закончил за него Дэриэлл. — Видишь, у меня есть все причины ненавидеть вашу породу… и бояться тебя. Каждый раз, когда я встречаюсь с твоим взглядом — в памяти воскресает он.
…Ростом он не вышел — чуть повыше Найты, а может и вровень с ней. Черные волосы, отпущенные по аллийской моде до пояса, белая, как мел, кожа и яркие голубые глаза. Акери был бы похож на тебя, как брат, если бы не его равнодушный, но цепкий взгляд. Он впивался в сердце, как острые шипы ядовитого кустарника, который жалит не по злобе, а лишь потому, что ты забрался в его владения.