— Вон он. Там пропасть хорошего материала.
— Жалко такой сносить, — сказал Рейнберд. — Сокровище, а не дом. Лучше этот сломать, а в старый переехать. В тех стенах неплохо можно пожить.
У нее екнуло сердце.
— А аренда какая? — вскричал Вилли. — Ведь никаких денег не хватит!
— Они окупятся, — сказал Рейнберд и поверх его головы взглянул на женщину.
— Черт возьми! — поразился Вилли. — Кому сказать — не поверят: чтобы человек сам отговаривал себя от работы, и от хорошей работы!
А она порадовалась, что главное он проморгал: как старик посмотрел на нее, как она покраснела.
Может, ему и жалко было дом, но дело свое старик знал хорошо. Каждый день он отпускал нагруженными несколько грузовиков. Они сорвали деревянную обшивку, сняли перегородки; с помощью блока и ворота выкорчевали камины, сложенные из превосходного мягкого камня; когда дом стал пустой раковиной, взялись за крышу и стены.
Она не ходила смотреть, только слышала, как все более гулко стучат молотки, и вот со стропил уже прыгает эхо навстречу низкому голосу старика и смеху мальчишки. Наедине с отцом мальчик смеялся не переставая, а при ней умолкал и замыкался. Но она часто перехватывала его взгляд. В полдень они всегда заходили налить чаю в термосы, съесть бутерброды.
— Какой он у вас тихий, — сказала она однажды его отцу.
— Только с вами, хозяйка, — сказал Рейнберд. — Он теряется перед женщинами. Его мать умерла родами.
— Простите, что завела такой разговор, — сказала она.
— Счастливая была женщина.
Она хотела спросить почему и не решилась, но он знал ее мысли и улыбнулся.
— Потому что ее любили, — сказал он. — У меня было две жены, и обеих я любил. И обеим было хорошо. Любовь и умное обращение.
— Попробовал бы кто подступиться ко мне с умным обращением! — вспыхнула она. Ее раздражали его спокойная самоуверенность и не идущая из головы мысль, что те мертвые женщины изведали тайну, к которой она никогда так и не прикоснется.
— Не зарекайтесь, раз еще не пробовали, — с улыбкой сказал старик. Она поняла, что он имеет в виду Вилли, у которого в сердце жила только ненависть, и выбежала из комнаты.
В ту ночь она снова слышала пронзительный крик павлина. Но уже поздно было звать на помощь — от дома почти ничего не осталось. Завтра работы кончатся. Интересно, будет она его вспоминать, этого негромкого, уверенного в себе старика, не признававшего преград — в том числе на пути к ней. Она заснула тревожным сном, и во сне к ней подошел неразговорчивый мальчик и, смеясь, крикнул: «Смотрите, что он делает!»
Вилли обедал, когда она услышала крик мальчика. Она подбежала к окну: опустившись на колени, Рейнберд что-то рассматривал, а вокруг носился, приплясывая, мальчик и трубил в сложенные ладони.
— Вилли, посмотри-ка, — сказала она и почему-то положила руку себе на горло.
Вилли подошел к окну.
— Что-то нашли, — сказал он и выбежал, как был, без жилета.
Впервые после того раза, когда Вилли крушил стену, она пришла на место, где прежде стоял дом.
— Что тут у вас? — крикнула она.
— Клад! — ответил Вилли. — Сотни монет.
— Под очагом зарыли, — объяснил Рейнберд. — Надо полагать, несколько веков назад.
— Порядочные деньги! — волновался Вилли. Он поскреб монету перочинным ножиком. — Вроде серебро, ей-богу!
В тонкой белой пыли лежали сотни вафельно-тонких погнувшихся монет. Они вчетвером выложили их на пол очага, пересчитали — триста сорок две штуки.
— Зарыли во время гражданских войн[12] или еще в какое-нибудь лихолетье, а потом забыли, — сказал Рейнберд, поблескивая глазами.
— У меня есть приятель в городе, отвезу ему — пусть оценит, — сказал Вилли. Он сбегал в дом и принес саквояж.
— Слушай, Вилли, — остановила она его, — они принадлежат семье майора.
— Рассказывай! — заорал он. — Тут все мое.
— По справедливости, — сказала она, — эти монеты не твои. Вилли прижал к животу саквояж.
— Плевать на эту справедливость. Сентиментальная дуреха. Противно слушать. Я купил тут все, до последнего гвоздя. Растолкуйте ей, Рейнберд, а мне пора в город.
И он убежал с саквояжем под мышкой.
— Вы тоже думаете, что он прав? — спросила она Рейнберда.
— Он купил дом целиком. Кстати, он обязан объявить о находке.
— Все-таки это деньги. Кто-то их спрятал для своих. Какое же у Вилли право забирать их себе?
— Успокойтесь. Вся-то цена этому кладу — несколько фунтов.
Она взглянула на него и успокоилась.
— Что же вы ему не сказали? Каким дураком он себя выставил.
12
В английской историографии под этим определением значится несколько решающих эпизодов национальной истории. Здесь, скорее всего, имеется в виду английская буржуазная революция XVII века.