– Да… – вяло ответил Вадим…
– Ну как, что скажешь?
– Ну, этюдник как этюдник, но, конечно, старый, грязный, как-то не очень мне это нравится. – Его голос звучал брюзгливо, и из-за этого Вадим казался старше и слабее, чем был.
– Не старый, а винтажный, – попробовала разрядить атмосферу Надя. – Пятна ототрем, времени на это полно, пока еще погода для пленэров установится.
– Инструменты должны вдохновлять, а я буду таскаться с этим старьем, как неудачник…
– Вадим, ну что за глупости. Это не старье, а вещь с историей. Кто на них смотрит, вообще? Не знаю, новый приличный стоит тысяч пятнадцать, а то и двадцать. Ты уверен, что он тебе нужен? – Она взвесила этюдник на ремне. Удивительно, какой тяжелый. Почему это совсем забылось, или в юности он не казался таким уж увесистым?
– Надя, если я говорю, что нужен, значит, нужен. Я намерен вернуться к работе с натуры! – Вадим что-то перебирал и переставлял на огромном, заваленном художественными материалами, набросками и книгами строганом столе.
– Ну, может, попросить у Майи Васильевны этюдник твоего отца?
– Я даже не уверен, что она его сохранила. Мастерской больше нет, зачем он ей? Наверно, давно отдала кому-то.
– Вадим, ну может, ты хотя бы поинтересуешься? В конце концов, ты и сам на этюдах не был больше двадцати лет, это сейчас внезапно тебе понадобилось…
– Слушай. Ты прекрасно знаешь, что я на все готов, лишь бы вырваться из этого творческого кризиса. – Вадим смотрел на нее отчаянно, с болью, и Наде вдруг стало стыдно.
– Ну прости меня. Я не права. Да, давай, конечно, сделаем все, как ты скажешь. Говорят, поменять жанр бывает полезно. Вадим, ты же знаешь, и я знаю – у тебя настоящий талант. Подлинный. Просто не всем доступно то, что ты делаешь… А те, кто понимает, они видят. И я люблю твои работы. И ты прав, что не изменяешь себе. Творчество требует мужества, и у тебя оно есть, ты молодец! Кризис обязательно закончится, надо просто делать что-то, пусть понемногу, но постоянно, каждый день. – Изрекая банальности, которые надоели уже им обоим, Надя тихонько двигалась по мастерской мужа.
Картины здесь были повсюду: стояли рядами у стен, опирались на ножки огромного стола, заляпанного красками разных цветов, висели на стенах и лежали на стеллажах. Надя легко прикасалась к подрамникам, скользя взглядом по давно и хорошо изученным работам мужа. Современное нефигуративное искусство. Такое правда требует профессионального, тренированного взгляда. Пока Вадиму не везло: желающих купить его картины было… мягко говоря, крайне мало. Несмотря на многочисленные попытки свекрови Майи Васильевны и ближайшей подруги Ленки вмешаться в процесс поиска галеристов, Надя была непреклонна: Вадим сам должен решать судьбу своих работ. Нельзя унижать творца и мужчину попытками помочь.
– Слушай, знаешь что? А давай расчистим немного твое пространство?
Вадим резко выпрямился на диване, с которого теперь следил за женой, и сложил руки на груди:
– Ты опять?
– Вадим, дорогой, ну правда, может, стоит упорядочить весь этот хаос? Разгрести завалы, вытереть пыль, сложить работы по сериям, наконец… – Надя старалась говорить с ним мягко, как с больным. Она правда хотела помочь.
– Надя, я тебя очень прошу оставить эту затею, – отчеканил Вадим. – Я здесь работаю, и только мне решать, как здесь все должно быть.
– Но у тебя же все стеллажи в пыли! Картины перепутаны, готовые работы вместе с этюдами, альбомы разбросаны по полу… – Она оглядывала кабинет и на каждом метре его находила подтверждение своей правоты.
– Еще раз повторяю, оставь, пожалуйста, в покое меня и мою мастерскую! Мама никогда не позволяла себе вмешиваться в работу отца!
– Ну, ей это было проще, – хмыкнула Надя. – Игорь Павлович ведь работал не дома, а в отдельной мастерской. А мы здесь живем.
Рывком встав с продавленного дивана, Вадим подошел к окну без штор и уставился в вечернюю мглу. Коренастый и невысокий, он обычно выглядел крепким и мужественным, но сейчас вся его фигура показалась Наде какой-то жалкой. Бедный мой, неприкаянный талант. Она подошла и обняла его сзади.
– Хо-ро-шо. Вадька, будь по-твоему. – Она редко называла его уменьшительным именем, от которого пахло их общим детством, развеселой компанией из художественной школы и студенческими тусовками, на которых, впрочем, Надя провела не так много времени, быстро став женой подающего надежды потомственного художника и будущей матерью продолжателя творческой династии Невельских. – Никакого чертова порядка. Пусть в твоей берлоге царит дух первозданного хаоса. Да будет так! – Она поцеловала мужа в растрепанный затылок.