Ну, выпиваем, разговоры ведем, а Редькин все мне Ефименко нахваливает:
- Бригадир у нас что надо: и работает как черт, и жить умеет.
И как бы между прочим Наташу спросил:
- Как наши места, понравились?
- Красиво! - ответила она. - И река волшебная, и лес.
А Редькин засмеялся, подмигивая мне:
- Если смотреть не из окна барака!
А Наталья смутилась и покраснела.
- Ничего, это все временно, - ласково сказал ей Редькин. - Чего-нибудь сообразим. Не то я боюсь вашего супруга. Ух, как он налетел на меня нынче! И вам не бывает с ним страшно?
Она рассмеялась и сказала, что я у нее ручной медведь.
- Да из-за чего беспокоиться? Из-за дома? - спрашивал все, наваливаясь грудью на стол, Ефименко. - Экая невидаль! Вот они - хоромы! - и разводил руками. - Сам срубил. И вам срубим. Уж постараемся для мастера. С нами, брат, не пропадешь.
Ну и все в таком духе разговоры шли. Потом кто-то гармонь принес, я сыграл "Глухой неведомой тайгою". Все дружно пели и меня хвалили: мастер, мол, он и за столом мастер. Что петь, что играть...
Словом, друзьями расстались. И Наташа вроде повеселела. Да недолго была благодать, - как поется в старой песне.
На другой день в конторе лесопункта Редькин по карте показал мне границы моего участка, где лесосеки, где лесной склад, и все такое прочее. И опять напомнил:
- Имей в виду, бригада Ефименко - передовая, вымпел по леспромхозу держит.
- А где живут рабочие? - спросил я.
- У Ефименко в домах, у Анисимова в бараках.
- Почему такая разница?
- Кто как умеет... Вкусы у людей разные, - усмехнулся Редькин и эдак прищуркой, как в первый день, поглядел на меня.
Ладно, думаю про себя, разберемся.
А бригада у Ефименко и в самом деле была передовая, и народ в ней подобрался крепкий, все из "старичков". "Старичками" у нас называли старожилов поселка. И занималась эта бригада валкой леса. Эти вальщики держались годами. Зато грузчики и раскряжевщики сплошь состояли из вербованных, которые работали не больше одного сезона или от силы двух. Помню, мне бросилась в глаза разница между теми и другими. Вальщики имели огороды почти по гектару, луга, скотину. А грузчики жили скопом в бараке. И вот я с горячей головы решил уравнять, так сказать, условия.
12
Пришел я, помню, на лесосеку Ефименко, посмотрел - и ахнул. Повалены деревья как бог на душу положит. Да на выборку, помощнее! Упадет кедр - и десяти ясеням да ильмам макушки посшибает. А потянет его трактор, и словно утюгом весь молодняк под корень сносит. И захламлено все - ноги не протащишь. Здесь, думаю, и за полвека ничего не вырастет. Да что ж это мы, в чужом лесу, что ли, орудуем? Смотрю - нет ни одного вальщика. Только трактора ползают, вытягивают хлысты к лежневке. Подошел я к одному трактористу и кричу: "Где Ефименко?" Тот сплюнул в мою сторону. "Да пропади он пропадом, - отвечает. - Ему лишь бы план выполнить, а после него хоть надорвись тут".
Куда они могли уйти, думаю, может, на лесном складе?
Зашел я сначала в бригадный барак. Ну, брат, обстановочка! Стены дымом прокопчены, в два ряда койки стоят, на которых где постель, а где голый матрац с пиджаком. В конце барака стоял длинный дощатый стол. В одном углу печь с вмазанными в нее двумя котлами для варки пищи, в другом углу чуланчик, в котором, как я потом выяснил, жила Варя. За столом сидел в черной расстегнутой рубахе Анисимов и пил очень крепкий чай, с похмелья. Варя возилась возле котлов.
Поздоровались. Анисимов эдак руками обвел и сказал:
- Это все наше. Жилье.
А я ему со смехом:
- Гостиница "Приют комара".
Он пробурчал:
- Для нас тоже. - Потом подозвал Варю. - Знакомься, - говорит, - это наш завхоз, общий товарищ, так сказать.
Варя поздоровалась со мной за руку, но перед этим так усердно терла о фартук свою ладонь, что Анисимов рассмеялся:
- Кожу не сдери, Варька!
А я спросил:
- Что значит "общий товарищ"?
Варя вдруг покраснела и отвернулась к котлам. Анисимов удивленно пожевал губами и сказал:
- Нас тут мужиков много, а она одна у нас... Ну и, понятное дело, зовем, значит. - Он покосился на Варю, загремевшую ведрами, и добавил: - В общем - это все наше языкоблудство. Так что вы не думайте насчет чего иного.
От Анисимова я узнал, что бригада Ефименко выполнила еще вчера недельную норму, сэкономила два дня и что теперь все вальщики разъехались за сеном по берегам озера.
"Что ж это получается? - думал я. - Одни пятистенные дома отгрохали, коров да свиней разводят, а другие в бараках вповалку спят. Ну нет, так не пойдет..." И такая решительность у меня появилась, такая злость. "Ну, думаю, - пусть я в бараке зимовать буду, но рабочим выстрою жилье перед носом твоим, товарищ Редькин".
- Женатые есть среди вас? - спрашиваю.
- Есть, - отвечает Анисимов. - Да семьи некуда вызывать - сам видишь.
- А почему не строите свои дома, как у Ефименко? Ссуды всем дают одинаковые.
- А зачем мне этот дом? Ведь поселок-то наш временный.
- Но так тоже нельзя жить, в бараках-то, - сказал я.
Он эдак поморщился:
- Да ты не волнуйся, тебе-то найдется дом.
- Не обо мне речь, - говорю. - Хоть бы общежитие построили. Живете как свиньи.
Тут он совсем ощетинился:
- Ты полегче, - говорит. - Строителей нам не дают, а самим некогда план выполняем.
А я ему:
- Надо уметь и план выполнять, и жилье строить.
- Экой ты умный парень! - усмехнулся он. - Ну что ж, давай, покажи нам.
Мы пошли на лесной склад. Возле одного штабеля сидели кружком грузчики и раскряжевщики. Рядом стоял кран, возле которого лежал, задрав ноги, крановщик и посвистывал.
Я поздоровался с рабочими. Ответили мне разноголосо, нехотя.
- Что, загораем? - спросил я.
- Да вот собрались купаться, - сострил Елкин, - да не знаем, кого первого в озеро опустить. Может, его, ребята? - Он показал на меня.
Все захохотали.
- Весело у вас, - говорю. - Тоже, видать, как у Ефименко, недельную норму выполнили? Они не работают, и вы тоже.
- Мы-то? - переспросил крановщик, вставая. - Да мы от совести этого Ефименко горим как от керосина. Ты был на лесосеке?
- Был, - говорю.
- Видел, как он там наработал? Мало того что одни кедры валит, да еще внахлест. Оттуда бревна не вытащишь.
- Я-то вижу, - говорю. - Но куда вы смотрите?
- А что нам делать?
- Шуметь! Говорить кому надо. Требовать, чтоб валка велась по правилам.
- Вот мы и говорим, - сказал Анисимов.
- Кому?
- Тебе. Ты же наш мастер.
- И я вам скажу вот что: отныне конец будет этой выборочной рубке, - и пошел.
А за спиной у меня: "Поет он хорошо". - "Видать, из театра?" - "Тенор!" - и опять гогот. Смеяться будем потом, думаю.
Сел я в лесовоз и поехал на озеро, Ефименко искать.
Уже под вечер мне показали его лодку, груженную сеном, по озеру шла. Я лег возле стожка на берегу. Тут у него и огородик был, и сарай, нечто вроде заимки, и все обнесено забором - без шеста не перелезешь. Вот он подогнал лодку, выпрыгнул на берег и крикнул бабе, стоявшей в корме: "Настасья, выгружай!" Я узнал хозяйку. Та стала бросать сено на берег, а он перебрасывал его в копну. Я подошел к нему и опять подивился его крепости: хоть и сед, но здоров, черт! Загорбина-то что у хорошего быка. "Здорово, дорогой!" - это он ко мне и руки развел - прямо обниматься лезет. Артист! Только что ворчал сердито на жену, а тут и улыбка во все лицо, и глазки блестят.
И знаете, кого я вдруг вспомнил? - Тещу! Только у нее так лицо менялось на глазах из аспидного в ангельское. "Ну, - думаю, - такой лаской меня не возьмешь. Я уж знаю, какова она на вкус". А он все суетится.
- Да вы садитесь, - говорит, - вот в копешку, что ли... Ай, может, в сарайчик пройдем, потолкуем? Я уж думал, где вам тут домик сладить...