- Вы это, - говорю, - о выдумке насчет Вари? Пустая болтовня!
Он весь сморщился, как мяч, из которого выпустили воздух.
- Я не утверждаю, но тем не менее вам неприлично оставаться на этой площадке... Ни в пользу лично вам, ни для дела. Я на всякий случай держу для вас место на другой точке, в Озерном.
Ах ты, зараза, думаю! И здесь объегорить хочешь! Но молчу... А только эдак сдержанно говорю ему:
- Благодарю за заботу. Отсюда никуда не уеду.
Ты ж понимаешь, служба, что значило для меня уехать на новую мастерскую точку? Во-первых, принять на себя позор сплетни, а во-вторых, и это главное, бросить начатое, обмануть рабочих, поверивших мне; уступить перед той же мерзкой расчетливостью, которая вышибла меня из родного города. Нет, только не это.
Силаев быстро закурил и несколько раз глубоко и жадно затянулся.
- И знаете, что сделал Редькин в тот день? Он встретил мою жену, пригласил ее в моторку и свозил-таки на ту мастерскую точку в Озерное. Там и домик незанятый оказался. Вот, мол, уговаривайте мужа и переселяйтесь себе на здоровье. Для вас специально постарался.
Прихожу я вечером домой - Наташа будто меня не замечает. Я сразу догадался: ей все известно про Варю. Но виду не подаю.
- Ну и денек был! - говорю. - Осень, а жара - спасу нет.
Она сидит у детской кроватки, качает ее и не оборачивается.
Я подхожу к кроватке, говорю, будто о дочке:
- Сердитая она у нас... Вылитая мать. Вон, во сне и губы надула.
Наташа молчит.
Прохожу к умывальнику, ковшом гремлю, говорю погромче:
- Анисимов у нас прямо академик. Плоты вязать будет, лоцманов нашел.
Она молчит.
- Ты чего такая пасмурная? - спрашиваю.
- Я все жду, когда же ты наконец обратишь и на нас внимание. Или тебе бревна дороже семьи?
- Постой! Вроде бы я все, что могу, делаю для тебя.
- Что ты можешь? Вон Анисимов плоты хочет вязать, и ты уж от радости готов спать на хворосте. Ты уже всем доволен.
- А чего ж мне не быть довольным?
- Конечно! А меня с дочерью тоже, может быть, на хворосте уложишь?
- Ну что ты хочешь от меня? Что я - министр? Ну, нет... Нет здесь дома! Я не вижу возможности.
- Ты не видишь, это верно. Зато чужие люди видят, как я здесь мучаюсь. Лицо вон задубело, смотреть на себя стало страшно. Господи! Так и состаришься в этой конуре.
- Ну, потерпи. Перемаемся как-нибудь. Зато потом будет хорошо. Люди станут жить по-человечески.
- У тебя все потом! Потом я, между прочим, старухой буду. И мне все равно тогда - где и как жить. А сейчас мне надоело мучиться. И если ты этого не замечаешь, так чужие хоть заботятся.
- Кто же это о тебе позаботился?
- И о тебе тоже. Редькин возил меня в Озерное. Место для тебя там готово, и дом очень хороший. Собираемся! И завтра же уедем отсюда.
- Ох, сукин сын! Езуит! Душить за такое надо!
А она с эдакой улыбочкой:
- Спасибо! Так ты людей благодаришь за внимание.
- Какое внимание? Ты просто дура! Он же от меня отделаться хочет. И я поддамся? Да кто я такой?
- Послушай, что о тебе говорят...
- А что говорят?
- Успехом пользуешься среди красавиц барака.
- Да ты что, в самом деле сдурела? Неужто поверила этой сплетне? Пойми, меня ж хотят выжить отсюда. Но я не поддамся! Никакой поклеп меня не выживет отсюда. Мне люди поверили... Так неужели ты хочешь, чтобы я обманул их и бросил?
И она закричала:
- А я жизни хочу нормальной! Это ты понимаешь? - Потом стала упрашивать: - Послушайся меня, Женя. Сейчас же давай соберем вещи и завтра уедем. Слышишь? Я прошу тебя!
- Да ты с ума сошла.
Тут она и взорвалась:
- Не-эт, это ты сумасшедший! Носишься везде со своими обвинениями... Все люди как люди - живут спокойно. А для тебя все не так. Все тебе мешают. Дома мать мешала, здесь Редькин. Везде свои порядки заводить хочешь! Умнее всех хочешь быть? Ты просто эгоист. Ты не любишь меня. А я, как дура, на край света за тобой потащилась. И здесь меня мучаешь... Ну что ж, иди к своей потаскухе! Но запомни, я губить свою молодость не стану. Хватит уж, сыта по горло...
И все в таком духе.
Я хлопнул в сердцах дверью и ушел из дому. Тошно мне стало и обидно. "Неужели, - думаю, - она права - не забочусь я о своей семье? Выходит, что мне Анисимов с Варей дороже Наташи? Но это же чепуха! Чепуха? А почему же я стараюсь для них общежитие построить, а для нее от готового дома отказываюсь? По совести это или не по совести? Но что такое совесть? Для Редькина совесть - выполнить план; для тещи - обеспечить дочь. А для меня что такое совесть?" И я не находил ответа.
Вышел я на берег озера. Ночь была темная. Смотрю - какой-то пень торчит. Вдруг этот пень заговорил голосом Анисимова:
- А, Аника-воин! Садись.
Я сел и заметил, что он выпимши.
- Совестливый, значит? Пожалел нас и получил первую затрещину за это. Анисимов засмеялся, вынул флягу, отвинтил колпак, налил его и протянул мне: - Пей, я тоже тебя жалею.
Я отказался. Он выпил и подмигнул мне.
- Еще получишь по загривку, не горюй раньше времени.
- Не смеяться надо, а порядок наводить, - ответил я в сердцах.
- Ишь ты! - отозвался он насмешливо. - А чем здесь плохо? Зарабатываем тыщи по две на нос. План выполняем... Почет, брат, и уважение... Пей, гуляй... Чего тебе не хватает?
- У вас же, - говорю, - семья, поди, есть...
Анисимов долго молчал и вдруг заговорил совсем иным тоном, серьезно:
- Некому порядок-то наводить: хозяина нет... До министерства отсюда как до луны, не долетишь. - Он откинулся на траву и потянулся. - Эхма, я вот отбарабаню этот год - и прощай, золотая тайга. И ты удерешь года через два, если не раньше. А Ефименко будет жить.
- Да почему же так получается? - с досадой спросил я его.
- Да потому, что мы рабочие с тобой, - ответил он. - Не можем мы скакать по тайге, как зайцы. Уж лес разрабатывать, так по всем правилам, да на одном месте. А мы что? Тут попилим, там нашвыряем и бежать дальше. Мусорим только, лес портим... И поселок нам нужен, а не такая вот временная дыра... Ведь я бы тоже мог себе такую же избу построить, как Ефименко. А на кой черт она мне? Если участок года через два-три перенесут отсюда. Кто здесь останется? Ефименко да его друзья. Они станут либо охотниками, либо кородерами. И что им лесная промышленность! Они въехали на ее спине в лесное царство. Землицы отхватили, скот поразвели. Приспособились. А мы, брат, не умеем приспосабливаться. Бежим отсюда, или, как говорят в канцелярии, течем. А ведь им, чертям, деньги ежегодно отпускают, чтобы строить для нас и дома, и все такое прочее. Но им некогда, х-хе! - план выполняют. А мы течем...
- Что же делать? - спрашиваю.
- Переводись-ка, - говорит, - милок, в другой леспромхоз, поближе к железной дороге. Там по-человечески все устроено. Там и с женой можно жить. А тут, в бездорожье, чего ты хочешь? Почта и та раз в неделю ходит...
"Ну, нет, - думаю, - это не выход".
16
После этого вечера мы близко сошлись с Анисимовым, но встречались либо на складской площадке, либо возле озера. В барак я перестал ходить, чтобы не давать повод к сплетням. Мне жалко было Варю. Очень она переживала. Однажды, помню, иду я по берегу и вижу такую картину: Варя взяла на плечо коромысло с ведрами и никак не может подняться по крутой тропинке, - дождь прошел, и земля была влажной, скользкой. Я быстро подошел к ней, снял ведра и вынес их на откос. Варя поблагодарила меня, а у самой слезы на глазах.
- Что вы, - говорю, - Варя, разве так можно? Ведь вы не виноваты!
Она только губу прикусила и пошла быстро-быстро к бараку.
Прошел еще месяц. И представляете, что сделал со мной Редькин? спросил мой рассказчик.
- В калошу посадил! - с досадой воскликнул я.
- Конечно, - подтвердил Силаев. - И ведь на чем провалил меня, на тонкомере! Тонкомером в лесном деле называются тонкие деревья. Трелевать и раскряжевывать их очень невыгодно: хлыстов получается много, а объем маленький и отходы большие. Редькин с Ефименко и подобрали такую деляну, где было очень много тонкомеру, и пошли валить его сплошняком. Я-то не сообразил по неопытности, чем это грозит для меня, и спохватился лишь в конце месяца. Что ж получилось? По количеству поваленного леса план выполнили, но по товарной продукции крепко завалили. Понимаете, какая хитрая штука этот тонкомер? Вроде бы и настоящий лес, и кубатуру замеряешь на деляне - подходящая. А в дело пустишь - и половины нет. Отходы! Пшик...