— Так вы желаете заявить об убийстве? — спросила девушка.
— Нет-нет, мальчик уже давно умер.
— В таком случае я не понимаю, зачем вы сюда звоните.
— Кто-то должен связаться с нами, но вот уже несколько дней нам никто не звонит.
— Значит, вы не хотите подать заявление?
— Мы уже заявили. В вашем журнале регистрации происшествий где-то должно быть записано, кто ведет расследование.
— Это не мой отдел.
Я попросила девушку передать мой номер дальше куда следует, весьма, правда, сомневаясь, что она это сделает.
Я сидела в тенечке за шатким столиком летнего кафе возле табачной лавочки и пила кофе. По площади сновали люди, домой или из дома, женщины с продуктовыми сумками толпились небольшими группками под сводами аркады. Я попробовала с помощью приложения на смартфоне перевести несколько газетных заголовков — достаточно было просто подержать камеру над страницей, как на экране мгновенно появлялся перевод на шведский. Вот только вряд ли его можно было назвать адекватным. Мне было интересно, есть ли здесь что-нибудь про мальчика.
Покинув площадь, я направилась по одной из тесных улочек, фотографировать которые никому и в голову не приходило. Скобяные товары соседствовали здесь с маленькой книжной лавочкой, которая сколько я тут раньше ни проходила, все время была закрыта. На дверях обычно висела написанная от руки табличка: что-то вроде «Заходите после четырех» или «Простите, мы сегодня не работаем». Я видела в витрине книги, изданные исключительно на чешском, и решила, что это точно не для меня. Теперь же в переулке появился рекламный стенд с раскрасками и открытками, а из-за открытой двери доносилась музыка, что-то классическое. Композиция показалась мне раздражающе знакомой, вот только вспомнить ее названия я не смогла и оттого осталась стоять на месте. Смычковые заполняли собой облезлый кусок переулка, где дома наклонялись друг к другу и солнечные лучи не достигали тротуара, перенося меня куда-то в прошлое. Книжная лавочка производила впечатление старинной, с полками от пола до потолка и люстрой начала прошлого века. Погибший мальчик запросто мог носиться по этим переулкам, когда еще был жив, наверняка с тех пор они ничуть не изменились.
И тут я узнала покупателя, который стоял у кассы спиной ко мне, точнее, покупательницу — на ней был все тот же жакет, что и раньше. Анна Джонс обернулась, когда я вошла, и, помедлив несколько секунд, улыбнулась мне.
— Здравствуйте, вот мы и снова встретились.
Хозяйка книжного магазина пожала мне руку и представилась Мартой. На ней была одежда красных тонов, короткая стрижка и симпатичные очки, стекла которых отливали синим.
— Соня купила здесь виноградник, — сообщила ей Анна Джонс.
— Это тот, что за рекой? Смелый шаг. Собираетесь возрождать традиции?
— Возможно, — ответила я и пробежалась взглядом по полкам, — но мне нужно еще многому научиться… Есть у вас какие-нибудь книги о виноделии или хотя бы просто об этом крае. На английском или немецком?
Вопрос не был праздным, мне действительно было это нужно. Энциклопедия о вине, которую я получила в подарок от коллег, когда уходила с работы, оказалась малополезной. Марта двинулась в глубь магазина на поиски и, придвинув приставную лестницу, взобралась под самый потолок.
— Я не видела вас несколько дней, — сказала Анна Джонс, пряча в сумочку упаковку с открытками. — Полагаю, очень много дел по дому?
— Да… то есть нет, — промямлила я. — мы мало чего сделали. Можно сказать, вообще ничего не сделали. Почти.
Внезапно я ощутила себя совершенно одинокой. Меня мучило желание поделиться с кем-нибудь, снять с себя тяжелый гнет случившегося.
Понизив голос, чтобы больше никто не смог нас услышать, я принялась рассказывать. Анна Джонс слушала меня очень внимательно. Лишь слабое подергивание век, когда я описывала ей подвал и тело мальчика, легкий проблеск удивления в неподвижном взгляде — вот и все.
Пауза, когда я замолчала.
— И теперь я не знаю, предпринимает ли что-нибудь полиция, — закончила я. — Потому что пусть даже это случилось очень давно, это дело все равно нельзя оставить просто так. Оно тоже имеет право на справедливое отношение к себе.
— На это требуется время, — заметила Анна Джонс. — Анализы такого рода редко бывают простыми. Уж я-то знаю, ведь я юрист, пусть даже это не моя область. Предстоит обширная работа, например определить возраст материала одежды, степень разложения скелета… Идентификация личности. Ведь у криминалистов нет образца ДНК, с которым можно сравнивать, так что, полагаю, им придется обратиться к историческим хроникам, чтобы поискать среди тех, кто числится пропавшим, покопаться в самых недрах архива. Ведь во время войны пропадали тысячи людей… И ничто из этой информации не было оцифровано, не говоря уж о том, сохранилась ли она вообще…