Вино оказалось белым. Или, точнее, темно-желтым, почти янтарным. Разыгрывая из себя сомелье, мы разглядывали содержимое бокалов на свет — хрусталь так и сверкал в пламени свечей, — после чего одновременно сунули носы, принюхиваясь и спрашивая себя, имело ли вино такой цвет с самого начала или приобрело его в процессе длительного хранения. Шутка ли, вино восьмидесятилетней выдержки.
Мы чокнулись — за нас, чтобы отныне у нас все было хорошо.
— Ай, вот черт, — выругался Даниель и сплюнул жидкость обратно в бокал.
Я отпила и тоже сморщилась. Кислятина. На вкус никакое не вино, а кое-что совсем другое. Бурда, одним словом. Наконец я сглотнула.
— Хоть какие-нибудь градусы-то остались?
Даниель снова понюхал содержимое бокала.
— Должно быть, за восемьдесят лет все выветрилось.
Он вылил оставшуюся часть бутылки в раковину и с громким стуком поставил хрустальные бокалы обратно на стол.
— Думаю, это ровным счетом ничего не стоит.
— Но ведь там внизу много разных вин, — возразила я. — Мы же не знаем, вдруг некоторые из них окажутся… — Мне хотелось сохранить наше приподнятое настроение, чувство пьянящей радости. Ощущение от его прикосновения, когда я пробиралась мимо него через пролом в стене. В тот момент у меня под платьем ничего не было, и его мимолетная ласка пробудила во мне страсть, которая давно уже не вспыхивала между нами, во всяком случае в последние годы уж точно.
Даниель сорвал пробку со второй бутылки, понюхал и сморщился.
— Должно быть, они были такими отвратительными уже с самого начала, — решил он. — И стену, наверное, замуровали именно поэтому, чтобы никому и в голову не пришло брать это пойло.
— Чепуха, — махнула рукой я. — Не бери в голову.
— А я еще понесся будить тебя посреди ночи…
— Зато было весело. Самое главное, что ты нашел винный погреб. А бутылки можно оставить там в качестве элемента декора…
Даниель достал из шкафчика пиво и тяжело опустился на кухонный стул.
— А я-то думал, что напал на настоящий клад, — вздохнул он. — Разбогатеть решил. Какой же я дурак!
Я погладила его по волосам, поцеловала в лоб, скользнула рукой по шее вниз, не в силах видеть, как он убивается. Только сейчас я поняла, какой же он грязный, пыль от старой кирпичной кладки прилипла к потной коже и образовала на ней подобие корки. Он открыл бутылку пива о край кухонного стола. Впрочем, тот уже и без того был настолько поцарапанным и шатким, что большой роли для него это не сыграло.
— Не понимаю, почему я втянул тебя в это.
Даниель покрутил бутылку пива в руке и откинулся на спинку стула, который тревожно под ним зашатался.
— Я рада, что ты меня разбудил, — сказала я.
— Я имею в виду все это. — И он обвел рукой кухню, которую я очень стремилась полюбить, несмотря на обшарпанную мебель и покосившиеся дверки шкафчиков, но зато с огромной дровяной плитой, которая обещала стать просто фантастической, надо только пригласить трубочиста и отважиться разжечь в ней огонь, потому что на данный момент в доме и без того было слишком жарко.
— В этом доме не осталось ничего целого и неполоманного, мы ничего не знаем о вине, и я даже не могу толком прочесть, что написано на этой проклятой этикетке. «Мюллер-Тургау, Эрцге…» Что это, черт побери, значит?
Он отпихнул бутылку в сторону, отчего она едва не опрокинулась, и прежде, чем я успела поймать ее, немного кислого содержимого выплеснулось на стол.
— И я убил столько времени на эту проклятую кирпичную стену, вместо того чтобы заняться проводкой или починить крышу, а ведь дом того и гляди рухнет. А еще ты. Ты же бросила все, дом, работу, все, только чтобы я…
Я думала примерно в том же духе — что у нас скорее всего ничего не получится. Мы приехали сюда и увидели, как здесь может быть красиво, вместо того чтобы трезво оценить реальность и взвесить наши шансы.
— И все же я рада, что тебе в голову пришла эта идея, — сказала я. — Вот увидишь, все будет просто замечательно.
Даниель посмотрел на потолок, вид которого, к сожалению, совершенно не внушал оптимизма, его взгляд остановился на большом пятне в том месте, где отслоилась краска.
— Юлия, — прочла я на бутылке с вином, которую продолжала сжимать в руке. Я давно поняла, когда у Даниеля плохое настроение, когда все идет из рук вон плохо и сам себя он чувствует неудачником, лучше всего поговорить с ним о чем-нибудь другом.
— Интересно, это чье-то имя? — Я поднесла этикетку поближе к горящему пламени. — А Мюллер-Тургау, должно быть, фамилия. Или все же это сорт винограда?