Услышав его, у дальних ворот очнулся молодой водитель Фольксвагена, повернул голову и увидел через свою решетку, как люди в передних рядах снова выбираются из машин, привлеченные звуком, тащат наружу вещи и хватают младенцев, но звать в этот раз никого не стал. Во-первых, кричать у него не было сил, а во-вторых, они уже сделали так однажды, убежали и бросили его, и не было смысла надеяться, что сейчас будет по-другому. Ну и что, подумал он, ну и ладно, и снова начал смотреть в потолок, в желтую лампу, которую часом раньше принял за операционный светильник и которая поэтому теперь, как ни странно, его успокаивала. Это, наверное, скорая, наверняка скорая, кто-то все-таки вызвал скорую, и она не может проехать. Застряла там где-то, на той стороне, и гудит, но это ничего, не страшно, скорую пропустят, ее всегда пропускают. И даже если не пропустят, можно ведь и пешком. Он им расскажет, что я здесь, и они придут пешком, и сделают мне укол, и спасут мою руку. И я тогда объясню, что не хотел, я просто держал его, и все, я ничего бы ему не сделал.
От воя сирены в прохладном салоне огромного Майбаха Пулман проснулись четверо: желтолицый старик, до подбородка укрытый пледом, его светловолосая помощница, толстый шофер в галстуке и неприятный бледный телохранитель, который так смутил вчера чуткого капитана. Приумноженный каменными сводами, звук просачивался даже сквозь затемненные пулестойкие стекла и стал еще громче, когда телохранитель распахнул массивную дверь, выпрыгнул наружу и замер в проходе, повернув лицо к источнику шума, напряженный и собранный, как будто и не спал вовсе. Немолодому водителю времени явно требовалось больше, и он хлопал глазами и тряс головой, чтоб собраться и повернуть к шефу бодрое, профессиональное лицо.
Но желтолицего эти двое сейчас не интересовали. Он раздраженно выпростал из-под пледа сухую морщинистую руку, надел очки и повернулся к помощнице, которая тут же поспешно одернула блузку, пригладила волосы и посмотрела на часы.
— Что происходит? Как дела со списком? — спросил он. — Докладывайте.
Она молчала и хмуро разглядывала циферблат. Вид у нее был свирепый, даже угрожающий, как будто крошечный измеритель времени серьезно подвел ее и теперь ему предстояло за это поплатиться.
— Он что, так и не приходил? Я дал ему два часа, — сказал желтый человек. — Я вам дал два часа. Почему не проконтролировали? Вы что, проспали?
Ответа на этот простой вопрос тоже не последовало. Ясно было только, что дорогой швейцарский хронограф на запястье женщины в синем костюме вот-вот расплавится и стечет серебристыми каплями на замшевый коврик. А то и прожжет его насквозь, до асфальта.
— Давайте я схожу, — предложил телохранитель, нагибаясь и заглядывая в салон. — Приведу его, разберусь, что там, как. Я быстро.
— Вернись на место, — сказал желтый человек, — сядь! Это не твоя работа. А вот вы, — продолжил он, снова обращаясь к своей молчаливой подчиненной, — сейчас пойдете и всё исправите, это понятно?
— Да, — сказала она и подняла наконец глаза. — Да, конечно.
Выбираясь из машины, она столкнулась с телохранителем, который в этот же самый момент лез обратно, точно так же спеша выполнить приказ, и дорогу не уступил. На секунду они даже соприкоснулись носами и замерли, как два боксера перед взвешиванием, но женщина в синем была слишком сердита, а щуплый телохранитель к тому же оказался меньше ростом и легче килограммов на десять, и в конце концов шагнул назад, и склонился в насмешливом поклоне, похожий на гостиничного швейцара, только в черном дешевом пиджаке и с пистолетом под мышкой.
— И пусть выключат эту идиотскую сирену! — раздалось из Мерседеса, потом дверь закрылась.
Ужасный и грозный вопль патрульного Форда разбудил и юного Газелиста, который шесть последних часов провел взаперти в своей кабине, лежа на широком сдвоенном сиденье, потому что, Субҳаналлоҳи ва биҳамдиҳи, в эту смену оказался без напарника, с которым это сиденье пришлось бы делить. После вчерашних страданий он даже не решился опустить стекла и, чтобы не попадаться больше злому человеку из Рено, в туалет тоже не выходил. Помочился в пустую пятилитровку из-под «Черноголовки», плотно закрутил крышку и убрал нечистую бутылку подальше, под приборную доску, а сам улегся спать, стараясь не думать о расколотом бампере такси, об истекающем в шесть утра пропуске на въезд и о том, что точно не сумеет никому объяснить про ворота и решетку. И как все побежали, и как он испугался и побежал тоже, но потом вернулся и все-таки запер машину, чтобы сберечь груз, и обязательно успел бы вовремя закончить доставку, если бы ему дали проехать. Но проехать оказалось нельзя как раз из-за решетки и ворот, а он не знал, как все это сказать по-русски, и спросить было некого. Он знал только, что назавтра его непременно уволят и денег ему тем более никаких не заплатят, потому что правило было строгое: ни одной аварии, — и выгоняли даже тех, кто не был виноват, а он-то как раз был. Выронил телефон и наклонился за ним, на секунду отпустил тормоз и покатился вперед, испортил чужую машину, и за это впереди его, конечно, ожидали теперь одни напасти и неведомые еще унижения.