Подумав, Стольников догнал его у входа.
— Я совсем одичал в этой жизни. Нервы ни к черту.
— Если ты хочешь помочь мне, то нервы тебе придется лечить.
Они вернулись за столик, турок принес рахат-лукум. Саша подумал, способны ли русские аптекари на это в качестве благодарности за покупку пары шприцев и решил, что нервы у него действительно ни к черту, если он об этом думает.
— В Чечне, в которой ты однажды побывал, в Другой Чечне, построена тюрьма. Она действует уже три года. Там отбывают наказание те, для которых смертная казнь — смягчение режима.
На лице капитана появилось выражение, которое заставило Зубова излагать более понятно.
— «Черный лебедь» и ей подобные тюрьмы для пожизненного лишения свободы для простых людей являются конечной точкой жесткости, которое способно проявить государство после моратория на смертную казнь, — сказал он, вынув сигареты и со вздохом снова убрав. — Если ты смотришь телевизор, то знаешь, что каждый день на Кавказе, то в Ингушетии, то в Дагестане, ликвидируют банды. Три, пять человек…
— Простите, я не понимаю, какое отношение к этому имеет ваша дочь.
— Ты совсем разучился слушать, — заметил Зубов.
— Слушать я еще не совсем разучился, товарищ генерал. Я совсем разучился разговаривать.
— Научишься.
— Если захочу помочь вам?
— Точно.
— И что с теми боевиками?
— На самом деле погибают при ликвидации не все. Из пяти — два, из трех — один. Остальные оказываются в этой самой тюрьме. «Черный лебедь» — официальное заведение, там по душам с бандитом не поговоришь… Правозащитные организации, адвокаты, родственники…
— Пока не догоняю.
— Тебе придется это сделать…
— …если я хочу вам помочь.
— Верно. Что может быть лучше, чем спрятать место заключения убийц, насильников и тому подобных зверей и работать с ними подальше от глаз людских? Как-то нужно получать информацию, верно? Пытались в колониях особого режима, но едва не получилось как на Гуантанамо. Просочилась информация о допросах с пристрастием, едва удалось замять скандал… И вдруг кто-то вспомнил о Другой Чечне.
Саше очень хотелось курить. Все, что говорил Зубов, он понимал, но относился к этому с осторожностью. С одной стороны, было непонятно, как боевой генерал стал тюремщиком, с другой стороны, Стольников многое упустил в этой жизни, скрываясь и избегая лишней информации. Быть может, спустя одиннадцать лет это и есть единственный способ борьбы с терроризмом?..
— С керием было покончено, — продолжал Зубов. — Образец, что ты мне передал, находится в надежном месте. Это так, гарантии моего будущего спокойствия. Не хочется на закате лет умирать от отравления или еще какой-нибудь нелепой шутки ФСБ. Керий есть теперь и у правительства, но его до поры никто и никогда не применит. Он способен изменить мир до неузнаваемости, а это не входит в интересы России. Однако такая территория пустовать не может. И тогда было принято решение обустроить там место содержания для особо опасных преступников, как место работы с ними. Строго говоря, это просто серпентарий. Гадов различных пород изолировали от окружающей среды, изучают, дезактивируют, изучают собранный у них яд… Я пока понятно объясняю?
— Пока — да.
— До некоторых пор информация о «Мираже», как называется ныне тюрьма в Другой Чечне, была абсолютно секретна. Больше нет пещерки, через которую проникают в тоннель. Теперь на ее месте стоит здание за высокими стенами, и попасть туда не в состоянии сам Кадыров. Ходят слухи, что это здание — атомная электростанция. Мы их не опровергаем. Фактически же на поверхности торчит дом, внутри которого химическая лаборатория. Эту информацию мы тоже не опровергаем, давая простор публике для фантазий.
— А персонал?
— Персонал думает, что это и есть химическая лаборатория федерального значения. Пришлось развернуть там НИИ химического анализа и пригласить на высокооплачиваемую работу специалистов. Они работают, живут в городке у НИИ, который охраняется не так усиленно, как сам НИИ, и туда доступ разрешен, хотя и режимный. На самом же деле все это прикрытие. В этот НИИ доставляются утратившие человеческий облик звери со всей страны, чтобы быть доставленными в «Мираж».
Стольников откинулся на спинку стула.
— Я не буду сильно нетерпелив, если еще раз спрошу, при чем тут ваша дочь?
— Теперь нет, — и Зубов тоже отвалился, напрягшись. — Ирина — сотрудница общественной организации по защите прав человека в России.
Стольников хищно улыбнулся.
— Мы не всегда находили с ней общий язык, — покосившись на Стольникова, объяснил генерал. — Чего ты оскалился? Дети военных нередко своенравны. Это объясняется долгим отсутствием пап.