— Тебе следует хорошенько подумать, прежде чем начать спрашивать, потому что я скажу тебе правду. А она не всегда так приятна, как нам хотелось бы. Послушай моего совета, верни на место то, что ты у меня взял, и забудь об этом.
Но нет, я понимал: с забвением, к которому приучала меня Сара, покончено.
— Это ты убила Александра? — осведомился я.
Наступила тишина. Вероятно, подумал я, Сара не ждала прямого обвинения и смутилась. Однако, когда она ответила, в голосе ее звучало лишь раздражение, досада на то, что я посмел восстать против нее.
— Вижу, ты решил не обращать внимания на мое предостережение, — промолвила она в ответ ледяным голосом.
— Да, — с вызовом ответил я, испытывая нечто сродни ликованию.
— Значит, ты действительно хочешь услышать мой ответ.
— Да, — повторил я на волне той же пьянящей радости.
— И мой ответ — тоже «да».
Тут Сара повернулась, на фоне закатного солнца я не мог разглядеть ее лицо. Казалось, волосы ее объяты пламенем.
— Я убила его. И, предвосхищая твой следующий вопрос… снова «да». Эллу признали виновной в смерти отца не случайно.
Итак, свершилось, признание прозвучало! Я знал правду — подтвердилась догадка, пронзившая меня несколько часов назад, когда я стоял у раскрытой двери в Большой зал, глядя на спины уходящих туристов и думая лишь о том, как я одинок. Теперь я знал наверняка, но, честно говоря, в тот момент — именно в тот момент — я совсем ничего не чувствовал. Вероятно, я уже тонул — хотя сам того не сознавал. Тихое спокойствие Сары, долгое время служившее мне единственным спасательным кругом, тащило меня на дно. Сейчас я это отчетливо понимаю.
А тогда еще не понимал. Комната превратилась в мутное пятно, потому что глаза мои наполнились горячими детскими слезами, и единственное, что я мог, — это спросить ее: почему? Почему она это сделала?
Моя жена долго обдумывала вопрос и подбирала для ответа ледяные, короткие слова.
— У Эллы было все, — раздумчиво произнесла она, — а у меня не было никого и ничего. И она украла у меня человека, которым я дорожила больше всего на свете.
Сара отошла от окна и теперь двигалась через комнату, очень прямая в элегантном сине-зеленом платье, из аккуратного пучка выпало несколько прядей. Когда она села рядом со мной на диван, я ощутил ее чистый, теплый запах — пудры и розовой воды. Она бросила курить. Но со мной останутся ее глаза, а не запах, глаза и слова. Я вспоминаю наш разговор, и мне становится не по себе от того, каким жестким был ее взгляд.
Слушая ее, я понимал, что Сара, которую я знал — и даже любил, — долгие годы была всего лишь искусно сработанной маской, предназначенной для того, чтобы поддерживать мою преданность и держать меня в подчинении, ведь кузина Эллы так и не избавилась от страха перед предательством. А в ту минуту, в сиянии заходящего солнца, она ожила. Что-то жуткое было в контрасте между ее красотой и жестокими словами, что-то леденящее душу — в том, как она с едва сдерживаемой гордостью говорила об утрате и ревности, о горе и мести.
— Думаю, мне нет нужды перечислять все те блага, какими судьба наделила Эллу. — Сара по-прежнему была неестественно напряжена, как ребенок, стесняющийся незнакомых взрослых. И говорила она, как ребенок. — У нее был отец, обожавший ее, свобода, друзья, этот замок. Все самое лучшее. И все-таки она украла его у меня… у меня, у которой ничего не было…
— О ком ты?
— О Чарли Стэнхоупе, — тихо выговорила Сара.
И впервые за все эти годы я вспомнил о Чарли Стэнхоупе — высоком, неуклюжем, преданном.
— Чарли?
— Да. — Жена взглянула на меня, снова встала и еще раз через всю комнату прошествовала к окну, не переставая на ходу говорить. Солнце тонуло за горизонтом, комната погружалась в сумерки. — Элла украла его у меня, а потом просто выбросила за ненадобностью. Он даже не был ей нужен.
И сквозь годы я увидел перед собой Эллу, из другого окна смотревшую на то же самое море, и услышал, как она рассказывает мне о том, что натворила.
— В тот день, когда она разорвала помолвку с Чарли, я дала себе обещание, — продолжала Сара, — отобрать у нее все, что она больше всего любит. Показать ей, что такое настоящая утрата.
Я смотрел на нее, словно лишившись дара речи.
— Думаю, я его выполнила.
Я по-прежнему не мог вымолвить ни слова.
— Уверяю тебя, это было непросто. Ты осуждаешь меня, но все-таки попробуй понять.
— Понимаю.
А еще я понимал, что наступил звездный час Сары и теперь она жаждала признания и ничего не могла с собой поделать.