Пока я корчился на полу, послышался звук открывающейся двери, и я почувствовал, как Луиза опускается на колени рядом и обнимает меня длинными изящными руками с тонкими пальцами, которые унаследовал от нее Эрик. Мы начали молча покачиваться вместе, и я с ужасом ощутил на своем плече ее слезы, — возможно, в тот момент они смешивались с соляными разводами, оставшимися от слез ее сына.
— Вы не должны винить себя за то, что отпустили Эрика ночью одного, — сказала Луиза. — Он был отважным до глупости. Именно это мы в нем и любили. Да и вы, наверное, тоже.
Слушая слова матери моего друга, я чувствовал, что задыхаюсь: сейчас я предпочел бы, чтобы кто-нибудь вонзил мне нож в сердце.
Следствие пришло к выводу, что смерть наступила в результате несчастного случая, и Эрика похоронили на освященной земле — на маленьком кладбище у стен замка в Вожираре. Я в числе прочих нес гроб, и мои глаза были единственными, что оставались сухими в переполненной часовне с грубыми скамьями и норманнскими арками, а плечо мое было самым твердым из шести, на которые давил тяжелый гроб, когда его несли по проходу.
В тот день душа моя наполнилась мрачной решимостью человека, начавшего отбывать пожизненное заключение. Я наблюдал за своими действиями с отстраненным интересом, из какого-то дальнего уголка сознания — это было единственное убежище, какое мне удалось найти. На протяжении семи последующих ночей я почти не спал. Лицо осунулось, под глазами залегли тени. Усталость успокоила меня, благодаря ей я словно бы сумел позабыть о роли, доставшейся мне в последнем акте трагедии Эрика.
Я помню ту маленькую часовню, стоявшую высоко над городом, и шорох черных одежд прихожан, рассаживавшихся на скамьях из темного дерева. Величественное спокойствие Луизы, красные глаза Эрика-отца, гроб и Эрика в нем: выражение достоинства на спокойном бледном лице, неестественную аккуратность черных кудрей, причесанных в последний раз. Стоя перед гробом, в очереди из людей, желавших отдать последнюю дань уважения, я обнаружил, что мне нечего сказать, потому что тщательно убранное тело, лежавшее передо мной, не было Эриком — тем Эриком, с которым мы так беззаботно смеялись в кафе «Флориан». Душа покинула тело. И мне только и оставалось надеяться, что она обретет мир. В состоянии необъяснимого спокойствия я глядел на друга и пытался попрощаться, но не мог выдавить ни слова.
Слезы выступили у меня на глазах лишь тогда, когда я увидел его ботинки. Они связывали лежавшее передо мной тело с живым Эриком, которого мне не хватало до боли — боли мучительной, калечащей. Я вспомнил, как мы сидели во «Флориане»: Эрик только что приобрел эти ботинки и со смехом в голосе, важно рассказывал, что не любит новые вещи. «Чуть-чуть подержанную» пару он купил у англичанина, в жизни которого наступили трудные времена. Ботинки были грубые, старомодные и сильно поношенные; постоянные клиенты кафе «Флориан» передавали их, рассматривая, из рук в руки вместе со старым твидовым костюмом и несколькими галстуками, доставшимися кому-то другому. Эрик приобрел ботинки, не торгуясь, в отличие от покупателей, приценивавшихся к другим товарам, потому что не считал возможным получать выгоду за счет нуждающихся. Он заплатил их прежнему владельцу требуемую сумму и сразу же надел. Это воспоминание заставило меня заплакать.
Элла подошла ко мне, когда люди, пришедшие на похороны, начали потихоньку расходиться — вереница черных фигур под серым небом, ежащихся на ветру. На протяжении прошедшей недели я едва сознавал, что она где-то рядом, инстинктивно стараясь не оставаться с нею наедине: этого я бы не вынес. А тогда, на церковном кладбище, ее холодная ладонь скользнула в мою, и от прикосновения ее гладкой кожи мне стало не по себе: я вспомнил, что совершил для того, чтобы добиться этой женщины, и не смог заставить себя посмотреть ей в глаза.
— Джейми… — чуть слышно произнесла Элла. — Пожалуйста, не надо. Не делай вид, будто меня не существует.
Я ускорил шаг.
— Пожалуйста… Я так больше не могу.
— Это Эрик больше не мог, — возразил я тихо, — а не ты. И не я. Эрик. Он покончил с собой из-за того, что мы натворили, из-за того… — Я прикусил губу, боясь высказать вслух обвинение.
— Договаривай!
— Из-за того, что ты заставила меня сделать.
Я старался не смотреть в ее сторону.