Но теперь я должен вспомнить. Должен проделать со всем, что относится к Элле и смерти ее отца, то же, что проделал с событиями, касавшимися Эрика: открыть запертые двери, извлечь оттуда старых призраков. Человеку моего возраста тяжело совершить подобное усилие, потому что разочарование — самый болезненный из всех шрамов души. И сейчас к моему гневу примешивается жалость к себе. Судьба предложила мне возможность жить — и сразу же выхватила из рук, прежде чем я успел еще раз эту жизнь вкусить. Я плачу о человеке — он уже не был мальчиком, — который сидит словно громом пораженный, выслушивая рассказ Камиллы Бодмен о том, что совершила Элла. Мне очень хочется его утешить. Но я не могу, а если б даже и мог, что бы я сказал? Тот человек не в силах был что-либо предпринять, как-то повлиять на ситуацию. Он уже погиб, но в чем причина гибели, он не мог ни понять, ни даже вообразить.
Элла оказалась убийцей, и это все меняло. Значит, все, что мы пережили с нею, было ложью, и даже этой ложью я ни с кем не мог поделиться.
В тот вечер я отправился наверх, в мансарду, и сидел при лунном свете в уголке, где прежде сиживала Элла, слышал ее голос, видел, как поднимается к потолку дым ее бесчисленных сигарет. Я вспомнил нашу встречу в парке, объявление о ее помолвке с Чарльзом Стэнхоупом на дне рождения Камиллы, поездку в Сетон. Я представлял, как Элла откидывает волосы с глаз, как взбирается на подоконник окна, глядящего в море, и слышал, как она рассказывает о Бланш, об истории своей семьи, о Саре.
— Этот дом полон мрачных тайн, — сказала тогда она.
Я вспомнил ее испуганные глаза, когда мы втроем — я, Элла и Эрик — стояли у каменоломни, и четкий властный голос, приказывавший мне открыть Эрику правду. Казалось, я слышу и вижу все это воочию… И меня пронзило ощущение, будто рухнули чары, а женщина, которую я любил, просто исчезла, исчезла без следа. Да и существовала ли она?..
Прочитав в жарком и многолюдном вестибюле подземки газетный репортаж об убийстве Александра, я оттолкнул от себя правду. Меня поддерживала слепая вера в возлюбленную. «Нет! — вопиял мой разум. — Элла не могла убить отца, как не могла она стать причиной смерти Эрика». Но когда о происшествии на приеме в замке Сетон рассказывала Камилла, рассказывала тихим голосом, какого я никогда прежде у нее не слышал, о том, что видела собственными глазами, я понял, что ошибся. И вот, оставшись наедине с самим собой в комнате, где когда-то играл для Эллы, где совсем недавно с наивным обожанием писал ей о любви и о своей тоске, я почувствовал, как волна отвращения нахлынула на меня.
Тело Эрика, тяжело покачивавшееся на воде, снова возникло перед моим умственным взором; я увидел, как оно болтается и подпрыгивает, поднимаясь по стене каменоломни, как лежит, словно сломанная игрушка, на земле у наших ног. Вспомнил слезы на глазах доктора Петена. И с чувством, близким к ненависти, подумал о том, что дважды унизил себя — ради девушки, которая убила своего отца. Чтобы завоевать ее доверие, я предал все мыслимые понятия о дружбе; чтобы снова увидеть ее, свел на нет три года добровольного самобичевания.
И я зарыдал, оплакивая не Эллу, не Эрика, а самого себя.
28
Даже самые страшные события прошлого заслуживают, чтобы их вспомнили и осмыслили. На пути к осуществлению намеченной цели Элла встретила немалое количество препятствий. Прежде всего, доступ гостей в дом был строго ограничен, а Большой зал заперт, поскольку туда на время приема перенесли значительную часть ценных вещей из открытых комнат. Попасть на балкон можно было только из Большого зала, а единственный ключ от него находился у Сирила Харкорта, и позже полиция обнаружила его в целости и сохранности в его письменном столе.
Когда все это случилось, на террасе собралось, вероятно, более двухсот человек: они стояли у костра, разговаривали и смеялись; несмотря на холод, гости предпочли свежий воздух духоте, царившей в комнатах. Так что Элла совершила убийство на глазах у двухсот с лишним свидетелей, со многими из которых была хорошо знакома.
Печаль охватывает мою душу при попытке восстановить события того вечера: сейчас я отлично знаю дом, в котором произошла трагедия, поэтому она кажется мне особенно реальной. Слушая рассказ Камиллы, я мог лишь вообразить обстоятельства и, разумеется, не испытывал к замку тех чувств, что возникли у меня за шесть десятилетий жизни в нем. Ну а теперь мне хорошо известно место преступления, и я понимаю, что именно могли увидеть гости на балконе, подняв голову.