Мьюриэл молчала, прислушиваясь к шуму, доносящемуся от умывальника ванной, а Мег бросила взгляд на свои грязные кроссовки, – Я, э ... лишь хотела сказать вам, что нам, э ... то есть нам с Сонни, ... ну, это муж мой, ага? ... В общем мы очень соболезнуем вашему горю и всё такое, но мне интересно, знаете ли вы, что у вас на заднем дворе включены распылители?
Мьюриэл попыталась улыбнуться – ведь вроде бы улыбка точно не была бы неуместной в подобной ситуации? – но смогла лишь приподнять над зубами верхнюю губу, соорудив что-то вроде тика или гримасы.
Тут, кинув взгляд на ковролин и промокшие тапки соседки, Мег изменилась в лице. Она выглядела растерянной, а может, даже чуть напуганной, но всё же ... молодой, такой молодой. Когда-то у Мьюриэл уже была молодая подружка – студентка коммунального колледжа, которая бывала у них дома ещё до того, как заболел Монти. У этой девицы был диктофон и она задавала им вопросы об их детстве, тех давних временах, когда в долине Сан-Фернандо ещё были грунтовые дороги и апельсиновые рощи. Студентка говорила, что запись таких интервью называется устной историей.
– Ничего страшного, – ответила Мьюриэл, пытаясь обнадёжить соседку.
– Я просто хотела ... если у вас проблема с сантехникой, – сказала Мег, на шаг отступив от двери, – то мой Сонни... – оступившись и не успев закончить мысль, она поджала голову и сбежала вниз по ступенькам, но, оказавшись на фасадной дорожке, быстро обернулась. – Я хочу сказать, что вам реально надо позаботиться о ваших распылителях, – выпалила она, – а то у меня весь дом насквозь промок, мой солярий и всё такое...
– Ничего страшного, – снова повторила старуха, а как только девушка ушла, захлопнула дверь.
– Она рехнулась. Серьёзно. В смысле, поехала крышей, – жаловалась Мег, обжаривая на сковородке ломтики мяса лисьей акулы вместе с зелеными стручками горького перца, красными стручками сладкого перца, луком и кориандром. Сонни, который в свои двадцать восемь был настолько заморочен своим бизнесом риэлтора недвижимости, что мог себе позволить заглянуть в утреннюю газету только после возвращения домой поздно вечером, развалился в уголке для завтрака со стаканом водки с тоником, уткнувшись в спортивный раздел газеты. На его голове красовалась модная причёска, которая когда-то, кажется, называлась «взлётная полоса», хотя его волосам цвета «белый-блонд» не хватало уже нужной густоты, а его открытое импонирующее лицо с задорной миной начало подавать признаки износа в виде морщинок вокруг глаз – дань нервным годам условного хранения клиентских бумаг. Тиффани находилась в своей комнате, тихонько играя двумя пятнадцатисантиметровыми куклами стоимостью по шестьдесят пять долларов каждая.
– Кто? – нехотя пробормотал Сонни, бездумно теребя золотую цепочку, висящую на его шее.
– Мьюриэл. Наша пожилая соседка. Ты хоть слово услыхал из того, что я тебе сказала? – гневно щёлкнув запястьем, Мег убавила жар под сковородой и с грохотом захлопнула на ней крышку. – Пол в солярии весь затоплен к чёртовой матери, – причитала она, барражируя по кухне босыми ногами, пока наконец не успокоившись, застыла над ним. – Ковролин испорчен. Почти. А во дворе ...
Сонни швырнул газету на стол, – Ладно! Ты дашь мне хоть минуту покоя, а?
Она соорудила на лице умоляющую мину, которая состояла из надутых губок, растрепанных волос и таких неотвратимых глаз и которая всегда оказывала на него нужное влияние. – Это займёт всего одну минутку, – проворковала она, – Я лишь прошу тебя заглянуть на задний двор.
Взяв мужа за руку, она провела его через гостиную в солярий, где он постоял немного, изучая мокрое место на бетонном полу. Мег же была неприятно удивлена ростом этого пятна, размер которого стал раза в три больше, чем был ещё днём, и казалось, что оно разрасталось на глазах, раскинув свои крылья и лапы как чудовищная клякса Роршаха. Мег показалось, что оно похоже на некую бабочку, а скорее даже на парящую в воздухе ворону или летучую мышь. Интересно, а что на это сказала бы соседка.
Выйдя же во двор, она аж взвизгнула от отвращения – все дождевые черви её лужайки повылазили на белый свет, чтобы повыздыхать на её пороге. А сама лужайка была теперь не просто слякотной, она напрочь погрузилась в густую и грязную, как болото, жижу. – О Господи! – проканючил Сонни, увидев, как его туфли-броуги тонут в трясине, после чего попрыгал через лужайку к начавшему уже валиться соседскому забору – один его столб покосился как пьяный, а штакетины выпучились. – Ты только погляди на это, – крикнул он через плечо жене, застрявшей у двери солярия в приступе брезгливости к червям, – Забор валится к чёрту!