Я тут осмотрелся: многие годы река несла из лесу всякий злам и грязь, а плитняковая стена у водопада все это задерживала. Так за десятки, сотни лет здесь образовалось огромное болото, а ведь в старину была плодоносная долина. Я эти вещи знаю, поверь мне, Анне-Мари. Я по профессии осушитель болот, иду себе, иду, и где увижу такое болото, сразу принимаюсь за дело. Я осушил уже не один добрый десяток болот, воды со страшным шумом сбегали вниз, и оставалась прекрасная долина, словно открытая ладонь. Оно и не бог весть какое искусство: неподалеку от водопада, шагах в двадцати, вырубаешь гнезда, закладываешь в них взрывчатку, прилаживаешь фитили, и — полетели камни во все стороны. Делается и так: соединяют речку с канавой, и тут — господи, твоя воля! - воды устремляются в новое русло, бегут и пенятся было болото и нет его. К осени, когда болото высохнет, можно браться за топоры, плуги, и к следующей весне засеем луговины. Такую жирную землю еще поди поищи.
Как ты думаешь, Анне-Мари, что если нам завтра же взяться за это дело? Ты, Кюйп, Йоона, я, даже Яана Рысака позвали бы на помощь, мы бы за несколько дней управились.
Ты только представь себе — осенью возвращаются домой цыганские обозы и в изумлении останавливаются у Каавы. Трут глаза, трясут головами: да что же это за дьявольское наваждение? Здесь же прежде было болото, и Маарла, и дом их, а теперь ничего этого и в помине нет. Остались только их бывшие покосившиеся избушки, да и те вроде как на возвышении, вроде как чужие... На Фместе болота раскинулись прекрасные луга, и по ним река течет, неужто это Каава? Станут искать прежний свой дом, да не найдут. И тогда в души их вселится великий страх, дрожа и стеная, запрыгнут они на свои возы и поскачут во весь дух прочь от этого проклятого чужого места.
Правда, Анне-Мари, давай завтра же начнем рубить гнезда для динамита.
Нечего время терять, и Йоона избавится от этого проклятия — мотаться на пароме туда-обратно и будет спокойно жить да песни распевать. Не нужно будет вскакивать, случись какому-то обормоту подъехать к реке, можно будет преспокойно закончить свою песню и начать следующую. Да и паром не будет нужен, река уйдет в узкое русло и через нее можно будет построить мост.
Странно, ты ничего не отвечаешь, Анне-Мари. Ты еще даже не поздоровалась со мной. Я сижу здесь уже который час, говорю, а ты притаилась, как птичка в своем гнездышке. И не оставляет, пока не сломит, не бросит в тяжелый сон. Только грудь ходит и ноздри раздуваются, как жабры.
Нет, ты, конечно, не спишь, ты прислушиваешься за дверью, ушки на макушке, и улыбаешься. Да и кто сейчас мог бы спать, сейчас, когда туманы стаяли с болота, солнце привстало и стаи ласточек кружат в самой вышине. Теперь им не до шуток, наверное, ласточкины гнезда уже полны птенцов, и каждый норовит высунуть пищащий клюв за край гнезда, и нет такой силы, которая смогла бы набить их утробу. Гляди-ка, уже скворцы вывели своих птенцов, теперь они целой стаей перелетают с пашни на пашню. Видно, нужно проглотить еще не одно сотню тысяч червячков и букашек, прежде чем крылья окрепнут, чтобы выдержать дальний полет на юг над лесами и морями.
Анне-Мари, да пойми же, я люблю тебя!
Скажи только слово,одно словечко, надо же мне знать, что ты тут, за этой дверью.
А может, хочешь, чтобы я сыграл тебе?
Хватит разговоров, ты со всем согласна и хочешь теперь послушать музыку? Верно, я же обещал сыграть тебе, еще там, в сарае, помнишь?
Он взял свой инструмент, расположился поближе у двери, раз-другой прошелся пальцами по струнам, потом прислушался и заиграл. Это была какая-то полька, быстрая и шумная. Пальцы будто пританцовывали на струнах. Лицо осветилось улыбкой, глаза подобрели. Было видно, что он и сам наслаждается своей игрой.
- Хорошо, Анне-Мари, правда? - спросил он.
И тут скрипнула задняя дверь трактира и на пороге показался Кюйп. Сонный, он прикрыл глаза от солнца. Ослепительно сияли его белая рубаха и штаны.
- Кто там колобродит всю ночь? - крикнул он, держа руку перед глазами и пытаясь смотреть сквозь пальцы. - Что, на ярмарку или на свадьбу? Тогда стучись в дверь трактира, туда, где вывеска?
Он тяжело и надолго закашлялся в левой руке у него дымилась трубка. Кашляя, он сгибался чуть ли не пополам.
- Анне-Мари здесь? - спросил Нипернаади.
- Анне-Мари здесь? - повторил Кюйп. - Нет, там только пустые пивные бутылки.
Нипернаади с мрачным видом отбросил каннель.
- Где же она? - понуро спросил он.
- Где она? - опять повторил Кюйп. - Она спит там, в трактире, на той половине, где лошади.
Так, значит, она не в амбаре? И весь мой сказ о Капуртальском магарадже, Энелеле, осушении Маарлаского болота и всем прочем просто-напросто брошен на ветер? Все говорилось пустой клети, мои самые замечательные слова бились об это прогнившую дверь?!
Всегда так, всегда все самое прекрасное проходит мимо ушей, а то, что доходит до них, - сор, шелуха.
И Анне-Мари ничего не слышала, ни о любви, ни о двадцати дойных коровах, у которых вымя, что белый чан? Не слышала, как он обещал вспенить воды и с шумом спустить болото. Не слышала — и это главное — его виртуозного исполнения, которое может так прозвучать единственный раз в жизни! Конечно, он играет каждый день, но ведь могло же быть, что только раз в жизни он сумел вложить в игру всю свою душу, всю свою страсть. И ничего этого Анне-Мари не слыхала, спала как убитая, вздымая груди, фыркая ноздрями, спала там, на лошадиной половине!
- Принеси мне пива и ломоть хлеба! - велел он Кюйпу.
- Ломоть хлеба? - Кюйп по привычке повторил последние слова собеседника. - одну бутылку пива и два ломтя хлеба? Или две бутылки пива и один ломоть хлеба? Как там было, сударь?
- Хлеба и пива! - недовольно прогремел Нипернаади.
- Пива? Ну вот, теперь-то я точно ухватил: два пива и два ломтя хлеба!
И он, на проснувшись толком, поковылял прочь, его тяжелые шаги еще долго раздавались в пустом трактире. Он закашлялся, позвал Анне-Мари. Наверное, ничего не нашел. Наконец явился с пивом и хлебом, положил на порог амбара, налил пиво в стакан.
- Издалека будешь? - спросил, - смотри-ка, прямо с инструментом! Наверное, играешь на нем, вроде бы я его слышал. Или он у тебя для какой другой надобности? Недавно был тот один с большой трубой, а в ней контрабандный спирт, он и мне задешево предлагал тот спирт, отличная была выпивка. Но в каннель-то спирту не нальешь?
Он обследовал инструмент со всех сторон, постучал по днищу, встряхнул.
- Или товар уже где-нибудь спустил? - лукаво спросил он.
- Я осушитель болот! Гордо произнес Нипернаади. - Хожу по свету, как холостильщик, и где найду болото, там — раз и долой!
- Раз — и долой?! - изумился Кюйп. - Вон ты какой — глядя на каннель ни за что не подумаешь. Ну, к Маарласким болотам и соваться нечего. Они питаются из таких глубин, там под каждой кочкой дюжина родников журчит. С этой адской бездной сам черт не совладает!
- Как это соваться нечего?! - высокомерно спросил Нипернаади. Уж я худо-бедно свое дело знаю. И ни одного родника тут нет. Мусор да грязь, которые нанесло из леса, да плитняковая стена у водопада, она и держит воду.
- Держит воду? - повторил Кюйп.
Поднес каннель к носу, принюхался — нет, это не посуда для контрабандного спирта! Это был всего лишь ничтожный и бесполезный инструмент, на нем разве что детям играть. Жаль, очень жаль, в трубе-то был несказанно дешевый спирт, все пили, нахваливали и платили как следует. Мог бы, зараза, и сюда налить капельку-другую, чего ради таскать на себе бесполезный инструмент!
Значит, осушитель болот? Кюйп видал господ и почище, те прикатывали сюда на автомобиле, мерили болото, изучали, совали нос под каждую кочку, каждый клочок мха, стебелек рогозы подклеивали в книгу, а потом, качая головами, опять укатывали на автомобиле. И ничегошеньки от них не осталось, только мерзкий вонючий дым. Не по зубам этим проклятущим Маарласкоае болото- болото тут будет вечно и все с ним связанное, скорей бы только Яйрус возвращался, и опять у всех будет работа, каждый будет при деле и с деньгами.