Вот, значит, если не везет, так самый благородный порыв может обернуться безобразием.
Скажем так: сегодня ночью я пришел к тебе только для того, чтобы вымолвить несколько добрых слов и услыхать свое тихое дыхание. Правда ведь, такая мысль может прийти в голову порядочному человеку и в этом нет ничего дурного. Но понимаешь ли, тут где-нибудь рядом, может, дрыхнет трактирщик Кюйп, он проснется, услышит чужой голос и, решив, что это вор или совратитель Анне-Мари, схватит палку, изобьет меня до смерти, а в газету напишет, что в перестрелке убит знаменитый преступник и вор. Вот как может случиться, если нет удачи. А если повезет, все повернется иначе. Скажем, так: я сижу здесь и мило беседую, ничего не подозревая. Вдруг — слышу тихий скрип, дверь открывается, входит какой-то мерзкий тип и быстрым шагом направляется к Анне-Мари. Я в нем узнаю Кюйпа. А так как я люблю Анне-Мари и она мне дороже всего на свете, то я бросаюсь на Кюйпа, в два счета сворачиваю ему шею, а на третий или четвертый день мне вручают государственную медаль. Вот как все произойдет, если удача будет на моей стороне.
Ах, Анне-Мари, все это сказано так, между делом, как присказка перед началом другой, замечательной истории! Сегодня я и впрямь невыносим, голова как старое решето, ни одна мысль не удерживается.
Видно, настоящая история и не начнется прежде, чем я осушу Маарла, выстрою тебе усадьбу и ты выбежишь мне навстречу с распростертыми объятиями и улыбкой на устах. Тут я подхвачу тебя на руки и поведаю ту самую, настоящую историю. И в самом деле — как можно сказать что-то путное, когда ты так далеко от меня и я даже не знаю точно, где и как ты спишь. У меня такое чувство, будто я говорю стенам, правда, как тогда, перед амбаром.
А теперь я хотел бы на тебя взглянуть.
Мне надо спешить, дел невпроворот, - сегодня надо отправить Йоону в город за бурами и патронами, надо еще дообследовать и домерить болото, и паром должен работать!
Он вздохнул и поднял глаза.
Нипернаади огляделся.
- Анне-Мари, - испуганно позвал он, - Анне-Мари, куда ты делась?
Вскочил, беспокойно посмотрел по сторонам.
В одном углу жевали коровы, бараны и овцы, отгороженные сеткой, стояли бок о бок, положив головы друг другу на спины. Закудахтав, попрыгали с насеста куры. В другом углу стояла лошадь.
- Анне-Мари! - звал Нипернаади. - Так тебя здесь нет? И опять я расточал самые прекрасные слова баранам, овцам, коровам! А они слушают, усмехаются и ни слова в ответ! О, я несчастный! Где же мне взять человека, который выслушал бы и понял меня? Самые прекрасные слова я развеял, как пепел по ветру!
И с бранью выбежал вон.
На пороге корчмы торчал Кюйп, подставив коричневое лицо встающему солнцу, попыхивал трубочкой, кашлял.
В два прыжка Нипернаади оказался рядом с ним.
- Где Анне-Мари? - раздраженно спросил он.
Кюйп вынул изо рта трубку, улыбнулся.
- Где Анне-Мари? - протянул он. - Спит, наверное, где-нибудь в амбаре. Что, позвать ее?
- Но там только пустые пивные корзины — сам же говорил! Сам сказал, что Анне-Мари всегда спит на той половите, где лошади! Сам же сказал!
- Дело женское, - сказал Кюйп, - сегодня там, завтра тут, как получится!
- Ты, ты чертов кларнетист! - закричал Нипернаади, багровея от гнева. - Ты колдун, ты отвораживаешь Анне-Мари от меня подальше, туда, где меня нет!
Не прекращая ругаться, он побежал к парому.
Кюйп спокойно смотрел ему вслед и бормотал:
- Это не осушитель болот, и наверняка не портной, скорее всего просто псих. Надо бы рассказать о нем здешнему констеблю, пусть поинтересуется его документами!
Утром следующего дня, еще до восхода, Анне-Мари на лодке перебралась за реку и постучалась в окошко хижины Йооны.
Она разоделась в пух и прах, нацепила ленты и кружева, повязала шелковый платок, белая бахрома которого спадала ей на грудь и плечи. Даже тряпичную розу приторочила к поясу, от нее она была в восторге, на каждом шагу игриво косилась на свой цветок и все приглаживала его то так, то этак. При этом девушка была босиком, а башмаки, связанные шнурком, она перебросила через плечо, в руках у нее был узелок.
- Йоона, - позвала она, - ты спишь?
Снова раз-другой стукнула пальцами в закоптелое окно, прижалась к нему лицом и прислушалась. Но изнутри не доносилось ни звука.
- Ну и сони! - весело воскликнула Анне-Мари. - Спят, как медведи по зиме, и хоть гром греми. Вот это мужчины, ничего не скажешь. А я-то думала, что такие красивые парни дома и не ночуют, ходят с каннелем да песней из деревни в деревню и лютуют с девушками, как хорек с курочками. А домой волокутся, когда солнце уже на четверть взошло.
Она постояла, посмотрела на болото, с которого поднимались белые облака тумана, поправила платок, розу на поясе. Потом отворила дверь хижины, вошла и остановилась у порога. Узел она положила у ног, посмотрела, как мужчины одеваются, и только потом поздоровалась.
- Ох и ранняя ты пташка сегодня, Анне-Мари! - сказал Нипернаади. - Догадайся мы, что ты пожалуешь, уж наверное нашла бы нас не в таком виде. Хижину убрали бы цветами, а пол застлали бы мягким мхом. Ты являешься словно ветер, только взвыл — и вот он тут.
- Это верно, ранняя, - ответила Анне-Мари, обращаясь к Йооне. - Иду сегодня в город, надо навестить своего Яйруса, давно его не видала. Вчера уже третье письмо пришло, все в город меня зовет — не знаю, то ли беда нешуточная, то ли просто по мне стосковался. В письме не пишет зачем, одно только твердит: приезжай! И все тут. Вот и двину сегодня в город, потом не до того уже будет.
- Понятно, каторжник, - вставил Нипернаади, - ему тоже хочется хоть иногда поглядеть на женщину. А может, даже прослышал кое-что о твоей жизни здесь и уже замачивает розги в соленой водичке. Берегись, Анне-Мари, тогда ты едешь получать заслуженную порку. А я слыхал, что когда такой каторжник вжикнет раз-другой, потом, говорят, ни сесть, ни встать.
- Тебя никто не спрашивает, - посерьезнев, отрезала Анне-Мари, - еще неизвестно, может, ты сам беглый какой-нибудь — уж больно ты странный и вообще подозрительный. И что ты знаешь обо мне и Яйрусе, болтаешь, что в голову взбредет, трещишь попусту, как сорока. А Яйрус не из таких, он меня уже три раза в письмах звал, значит, дело серьезное. Может быть, освобождают до срока, об этом давно поговаривают.
- Ну, тогда пиши пропало! - посочувствовал ей Нипернаади. - Вернется он домой, и что же ты, бедняжка, делать-то будешь? Или сразу выложишь, как пастору, все свои грехи, только вот он, олух, оставит ли тебя в живых после этого?
Анне-Мари зло посмотрела на Нипернаади, ничего не ответила и обернулась к Йооне.
- Послушай, Йоона, я тут подумала — помог бы ты Кюйпу. Особо там делать нечего, но если ненароком какие проезжие зайдут в трактир, то Кюйпу будет чуть полегче. Ты же теперь свободен, паромом у тебя теперь помощник занимается...
Йоона суетливо искал ремень и помалкивал.
Анне-Мари подошла к нету поближе и повторила:
- Поможешь, Йоона? Или нет — мне нужно знать.
- Иначе быть не может, - недовольно бормотал Йоона, стараясь не смотреть на Анне-Мари и перерывая все углы, - каждый вечер, сколько себя помню, аккуратно кладу ремень на стул, а как утром одеваться — его и след простыл. Как ветром сдуло. Ах ты, зараза, куда же он запропастился?
- Значит, не хочешь помочь? - спросила Анне-Мари, возвращаясь к своему узелку возле дверей.
- Он бы помог, - ответил Нипернаади за Йоону, - да только никак этому быть невозможно. Тут такая история, что он отправляется с тобой в город, потому как у него есть там кое-какие дела. Он уже давно мне об этом говорил, да вот только что решил окончательно. Вдвоем вам веселее будет, а Кюйпу и я могу помочь, на пароме-то работы всего ничего.