- Ты же обещаешь исправиться, Кадри?
- Да, обязательно! - ответила Кадри Парви и покорно уронила голову на грудь пастора.
Когда они через некоторое время вышли из дома, пастор стыдливо попрощался, велел вознице ехать без него, сказав, что сам пойдет домой пешком. Выйдя на дорогу, он пустился бежать и только теперь заметил, что на груди у него болтается тяжелый крест. Передернулся, словно ужаленный гадюкой, сорвал крест и сунул в карман. - Боже мой, Боже мой! - простонал он, опустился на обочину и обхватил голову руками.
Кадри Парви продолжала жить по-прежнему. По прошествии нескольких лет от ее усадьбы оставался лишь господский дом с фруктовым садом, мельница и корчма. Поля и леса, торфяники и болота, пастбища и ольшаники, арендные участки и луга — их словно и не было. Новые поселения уже подобрались к господскому дому. Когда отрезать стало нечего, она распорядилась перенести ее шаткое ложе в корчму и сама стала корчмарем. Но и тут продержалась недолго. Однажды в корчму вошел мужчина, у него были кудрявые каштановые волосы, а когда он смеялся, его белые зубы чудесно сверкали. От изумления Кадри Парви бухнулась на стул и уставилась на вошедшего широко раскрытыми глазами. «Водки!» - потребовал незнакомец.
И Кадри стала подавать, принесла водку и закуску, кофе и ликеры, она летала, с детской легкостью сновала между столом и кухней и не спускала с парня огромных глаз. Носила день и другой, носила и третий, потом велела перетащить свою шаткую кровать на мельницу, положила руку парню на плечо и сказала:
- Как же тебя звали-то?
- Мартин Вайгла, - ответил незнакомец.
- Мартин Вайгла? - удивилась Кадри. - Не слыхала я прежде такого имени, ты, наверное, пришел откуда-то издалека?
- Молва привела! - засмеялся парень.
- Молва? Видно, очень уж дурная была молва?
- Да уж, не хорошая, - откровенно ответил парень. - Рассказывали про одну ненормальную бабу, которая разбазарила все свое состояние, раздала парням все до последнего. Ты небось та самая баба и есть?
- Я и есть, - вздохнула Кадри Парви, - Что тут поделаешь? Разбазаривать мне уже больше особо нечего, но ты можешь остаться в корчме. Место хорошее, людное работай на совесть, может, и разбогатеешь.
- Так и отдашь? - спросил парень.
- Так и отдам, - серьезно ответила Кадри Парви.
- За что?
- Как другие получали, так и ты получишь.
Парень почесал в затылке, мрачно уставился в пол и сказал:
- Так мне корчму не надо, я не побирушка. Я заплачу, но не сразу. Каждый год будешь получать определенную сумму, и вот тебе задаток, если согласна.
Кадри Парви взяла деньги и пошла на мельницу. Деньги она завязала в платок и чувствовала, будто несет что-то тяжелое и постыдное, что-то такое обременительное, что ноги стали заплетаться. Шла, отдыхала, шла, отдыхала, хотя от корчмы до мельницы не было и километра.
- Какой смешной парень, - думала Кадри, - денег мне дал, за что?
Она чувствовала себя как будто уязвленной, что-то болело, щемило под сердцем. И тем не менее смеющееся лицо парня и странно-синие газа неотступно стояли перед ее взором.
Придя на мельницу, она бросила деньги на дно сундука и принялась за работу.
Ей было уж под пятьдесят, она родила одиннадцать сыновей и двух дочерей, но здорова была как медведь. Брала у помольщика мешок с зерном, взваливала его на спину и носила в дверь, как мужик. С утра до вечера трудилась на мельнице, мельница ходила ходуном не переставая, Кадри Парви не знала ни усталости, ни старости. Природа расщедрилась, рожая ее, не пожалела ей ни силы, ни здоровья. И в пятьдесят, среди тяжких трудов и суеты, родила Кадри Парви двенадцатого сына, маленького Тоомаса, здоровенького и крепенького мальчугана. Первый раз что-то шевельнулось в ее душе. Кадри долго не сводила с мальчишки влюбленного взгляда. У него были те самые синие глаза, каштановые кудри, и улыбка у него была такая особенная, такая нежная, очаровательная, будто рядом с ней лежал не маленький карапуз в белых пеленках, а сам Мартин Вайгла. Нет, этого мальчика она не отошлет, оставит его себе любимым сыночком и будет заботиться о своем любимом сыночке до конца жизни. «Ах, малыш Тоомас, - шептала Кадри Парви, держа мальчонку у груди, - ах, малыш Тоомас!»
Во время войн и беспорядков мельница уплыла от Кадри в чужие руки. Но она не стала расстраиваться, велела отнести свою шаткую кровать в господский дом, взяла за руку Тоомаса и зашагала туда, где родилась. У нее оставались еще прежний дом и большой фруктовый сад, их она хотела сохранить и завещать Тоомасу. Старые яблони давали много яблок, ветки гнулись до земли. Тут были кусты крыжовника, смородины, малины, в дальних углах сада было полно старых вишен и груш — этого урожая Кадри хватало на жизнь. Она даже радовалась, что раздала свои земли, в других усадьбах теперь шли разделы со скандалами да тяжбами, и откуда только ни сбегались чужие люди, учуяв проживу. А наследники Терикесте, принадлежащего Кадри Парве, все были свои люди, и она чувствовала себя прямо-таи матерью своего селения, древом жизни.
Несколько раз в год, чаще всего по большим праздникам, Кадри созывала всю деревню. Люди собирались в большой комнате господского дома, приглашали кистера прочесть проповедь, а сама Кадри Парви восседала за столом на почетном месте рядом с кистером и оглядывала великое собрание. Кто же среди них ее сын, ее дочь, ее мимолетный муж? Всматривалась, изучала, узнавала, переводя взгляд больших глаз с лица на лицо.
Этот старичок вон там, за спинами, кажется, Юри Аапсипеа, думала Кадри. Постарел, ссохся, как дерево, ветки и верхушку которого обметал седой мох, - от лица остались только острые скулы да бороденка. Рядом с ним жена Лийз, мясистая, толстая, поет голосом визгливым, резким. Трое сыновей сидят с ней рядом, а который из них ее, Кадри сын? Приглядывалась и так, и эдак, качала головой — ну как выделить одну из трех песчинок, все друг на друга похожи. Может, вон тот бородач постарше, отчего он глядит так угрюмо, не взглянет в ее сторону? Может, помнит еще тот день на горке, когда с плачем пришлось отправляться к своему отцу, в одной руке узел, в другой — записочка с десятью рублями серебром?
А там, в углу — Мартин Меос, справный хозяин, этот еще ни разу не приводил на проповедь ни жену, ни детей, может, стесняется показать им Кадри? Зато сам является по первому зову и любит послушать священное писание, подпеть остальным. По-прежнему сильный и толстый, и щеки розовеют, как в молодости. Но о своих детях с Кадри говорить не хочет.
А там старый Тынис Тикута, как всегда тщедушный, сморщенный, вечно хныкающий. Ни себе ни Кадри в жизни не простит, что получил всего-навсего маленький хуторок с песчаной землей, другим-то отрезали прямо от усадебных угодий. Его земли на песчаных холмах, дожди смывают в озеро все его зерно до последнего, всю картошку, потому его поля всегда голые и сыпучие. И надо же было ему, проклятому, именно это место попросить! Клянет себя изо дня в день, рычит от зависти, проклинает свою судьбу и ненавидит Яана, сына Кадри. Когда Кадри Парви была еще богата, Тынис обрядил мальчишку в лохмотья и погнал к Кадри побираться. В тот раз с целым возом вернулся, хоть какой-то толк от него, паразита, был — а теперь парень вытянулся, уже настоящий мужик, а Кадри обеднела, и пользы от нее ни на грош. Конечно, Тынис Тикута является на проповедь, но петь не поет. Станет он из-за хуторочка паршивого рот разевать! Пусть поют те, кому больше досталось, у кого земли богатые, плодородные, пусть они благодарят Бога и Кадри, а у него, Тыниса Тикута, нет ни малейшей причины утруждать свой драгоценный рот. Да, он посидит тихо и смирно, но рта не раскроет, он у него будто запаян. Эх ты, гниль болотная, обормот несчастный, надо было тебе попросить именно этот песчаный пригорок! Мог хоть все имение получить, а он, балбес, переминался с ноги на ногу возле двери на другое утро, перед тем как в город поехать, - выпрашивал песчаный пригорок!
Кадри разглядывает все новые и новые лица.
Какими чужими они стали, как изменились за долгие годы!
Смори на одно, смотрит на другое — здесь ведь все ее дети. Один, говорят, на войне погиб, другой от чумы помер, двое подались в далекие края, и неизвестно куда, один был доктором в одном городе, другой — монтером в другом городе, сколько их осталось-то? Пробует перечислить своих сыновей по именам, но и имена по большей части забылись. Был Яан, был Юри, был Мадис, Михкель, Йоханнес... А был ли Йоханнес? Нет, Йоханнеса, кажется, не было, как будто не припоминается такое имя. Йоханнесом звали скорняка, который получил кусок леса и поля Веривере. Нет, скорняка вроде звали Яак Ярски, а Йоханнес был кто-то другой? Йоханнес был конюх, или кубьяс, или мельник? Кадри машет рукой — не все ли равно, кто-то из них точно был Йоханнес, иначе имя не удержалось бы в памяти. Да и ни к чему ей знать все имена, у нее есть Тоомас.