- Вот именно, - поддакивает Яан, - куда спешить, вполне мог бы остаться, еще немного побыть у нас.
- Нет, не останусь! - с неожиданной уверенностью заявляет Нипернаади. - Знаю я, зачем это нужно. Вам Кати нужна, потому и не отпускаете.
Яак бухает кулаком по столу, зазвенели стаканы и бутылки.
- Ничего подобного! - восклицает он в сердцах. - Мне твоя Кати не нужна. То есть нужна, но Кати сама упирается. Сказала: «Даже не заговаривай, у меня Тоомас». Я на это: «А если Тоомас не женится на тебе?» И она ответила: «Тогда да». А я свое: «Ну, значит, я поговорю с Тоомасом». А она: «Поговори». Вот я и говорю, хочешь ты жениться на Кати? Если хочешь, то отвечай — да. А если нет, то у меня свои планы и Кати о них! Известно. Так-то вот. А теперь отвечай.
- С какой стати я должен отдавать тебе свою невесту? - удивленно вопрошает Нипернаади.
- Дурак будешь, если отдашь, - откровенно отвечает хозяин Хансуоя. - Кати такая чудесная девушка, другой такой в целом мире не найдется. Эх, Яан, ты даже не подозреваешь, что значит хорошая девушка. Ты вот получил свою Лийз, но для чего — только для битья, ругани да как рабочую скотину. Верно я говорю или нет?
- Верно говоришь, - отзывается Яан. - Но Лийз хорошая жена, а лучше мне и не надо.
- Ты не знаешь, чего надо хотеть, глуп еще, - отвечает хозяин Хансуоя.
И они заводят спор, отец и сын, поднимаются, стоят друг против друга, как два вековых дуба, и бутылка с водкой кочует от одного к другому. Нипернаади, зевая, поднимается с кровати и выходит.
Он останавливается посреди двора: сверкает и лучится ночное небо. Тепло, тихо, слышно только, как хрумкают коровы да падают осенние листья. В амбаре еще теплится огонек. Нипернаади подкрадывается ближе и заглядывает в щель.
На кровати сидит Кати, на коленях у нее новые туфли, платки, юбки, она гладит то одно, то другое, подносит к губам то одну, то другую туфельку. И глаза у нее сияют, щеки пылают, ей жаль расставаться со своими сокровищами. Видно, впервые в жизни у нее в руках такие несметные богатства, она чувствует себя прямо-таки королевой среди этой роскоши. Девушка наконец встает с кровати, расстегивает пуговицы, собирается погасить огонь, но тут ее взгляд снова падает на подарки и она бросается обратно. Подбегает, хватает одежды, платки и туфли и прижимает к кубам. Она счастлива и не желает расставаться со своим счастьем.
Заслышав стук Нипернаади, она бросает всю драгоценную охапку в изножье кровати, накрывает одеялом и идет открывать дверь.
- Ты — и так поздно! - покраснев, говорит она. - Я тебя не ждала.
- Неужели? - улыбается Нипернаади. - А я подумал, может, ты захочешь рассказать мне о своей поездке?
- Нечего и рассказывать, - застенчиво отвечает Кати. - Яак ходил к врачу, а я стерегла лошадь. Вот и все.
- Эх ты, глупышка, - с укоризной говорит Нипернаади, - отчего ты не хочешь показать мне свои новые туфли? А я-то радовался, думал, теперь уж Кати счастлива. А Кати-то не счастлива?
Девушка сгребает подарки с изножья кровати и выкладывает на сундук.
- Да вот они, - говорит она, отступая в сторону, словно одежда и туфли вдруг утратили для нее половину своей ценности.
- Ах, до чего хороши! Восклицает Нипернаади. - И все это накупил дядя?
- Не подумай плохого, - говорит Кати. - Я знать не знала, что он покупает это мне. Я думала — это для Лийз. Уже он и деньги уплатил и мы вдвоем сидели в телеге, только тогда дядя сказал, чтобы я себе взяла. А я — нет, я отказывалась. Тогда Яак сказал, что у него с тобой свои счеты, он, мол, востребует с тебя эту сумму. А ты ведь обещал купить мне одежду и башмаки, вот я и взяла, я же знала, что ты возместить дяде его расходы. Так что ты не смотри на эти вещи, как на дядины подарки, ты за них должен дяде заплатить.
- Разумеется, заплачу, - самолюбиво заявил Нипернаади. - И почему ты взяла так мало? Почему не купила еще себе и шелковую шаль, шелковую юбку? И туфель могла бы взять побольше, что значит одна пара по осенней грязи? И на голову могла бы купить что-нибудь, может, когда п придется надеть, в церковь там или на какой-нибудь праздник. Маловато купила, на деньги за моего быка могла бы себе и побольше позволить. Но все равно я рад — теперь тебе больше не мерзнуть, не стыдиться своей одежды. Скоро, значит, и к пастору съездим?
- Когда? - спрашивает Кати, вдруг враз подобравшись.
- Да хоть завтра, - смеется Нипернаади. - По мне-то хоть завтра.
Кати задумчиво разглаживает одежду и произносит:
- Завтра... не слишком ли быстро, к чему так спешить? Ты же знаешь, мне еще надо кое-что сшить. И со скотиной еще сколько забот и хлопот, управлюсь ли я с шитьем так быстро? Ты должен быть терпелив со мной, Тоомас. Я ведь из дому пришла совсем раздетая, ни рубашки порядочной, ни юбки. Теперь я хочу себе кое-что пошить. Знаешь, Тоомас, ты сам подумай, ну, пойду я с тобой к пастору оборванкой, люди крик подымут — хозяин Хансуоя посватал нищую.
- Пусть говорят, что хотят, мне все равно, - сказал Нипернаади.
- И все-таки, - не уступала Кати, - я не хочу, чтоб из-за меня пошли всякие разговоры. Да и ни к чему такая спешка.
- Значит, через неделю? - спрашивает Нипернаади.
Кати задумалась:
- За неделю я не успею ничего. Неужели сейчас так важно назначать какой-то день? Как буду готова — скажу тебе и поедем к пастору.
Нипернаади опустился на кровать, вздохнул:
- Странная ты девушка, Кати. Пока мы были в доме твоей матери, ты и дня терпеть не хотела, а теперь вот нисколько не торопишься. Может, есть тут какая-то причина? Мне кажется, что мой дядя нравится тебе больше, чем я.
Тут на глаза у Кати навернулись слезы.
- Как у тебя язык поворачивается говорить такое! - всхлипывая, воскликнула она и упала на кровать. Зарыла голову в подушку, плечи ее сотрясались в плаче. Нипернаади погладил ее волосы и сказал:
- Зачем плакать, Кати? Знаешь, я так тебя люблю, что ты могла бы даже выйти за моего дядю, раз он тебе нравится больше. Разве я не говорил тебе, когда мы шли сюда осенними ночами, что на моем хуторе найдешь покой и счастье? И если с моим дядей ты будешь счастливей, я оставлю хутор и уйду навсегда.
- О, великий боже, - с досадой воскликнула Кати, - ну как тебе объяснить — не нужен мне твой дядя, слышишь, и никогда не был нужен. Зачем ты его тычешь мне, нет у меня на это ни малейшего желания. И вообще ты очень странный, я тебя нисколечко не понимаю. Твой дядя давно уже трахнул бы кулаком по столу, глянул бы исподлобья и рявкнул: «Молчи, Кати!» А ты просишь, торгуешься, интересуешься, что я думаю. А я не умею думать, мне нужно велеть. Нет, Тоомас, если ты и дальше будешь так поступать, я с этим шитьем и к рождеству не управлюсь и к будущему летнем празднику не будет у меня обновки. А ты разозлись и вели: «Кати, чтоб завтра к утру весь наряд был готов, поедем к пастору — и никаких уверток и возражений, я этого сроду не терплю!» И если ты так скажешь, я пойму, ничего тут не поделаешь, живо примусь за шитье, буду шить ночь напролет и завтра к утру непременно буду готова. Если ты громко прикажешь.
- Кати, - рассмеялся Нипернаади, - завтра к утру твой наряд должен быть готов и мы едем к пастору, и чтоб никаких уверток и возражений, я этого сроду не терплю — слыхала?
Кати взглянула на Нипернаади и мрачно сказала:
- Нет, Тоомас, нет, не умеешь ты приказывать — ты будто и не рос на хуторе хозяйским сыном, будто не привык распоряжаться людьми. Ты словно ветер — бывает, беснуешься — буря бурей, а потом на недели прикорнешь под кустом и нет тебя. А женщине буря нудна всегда, она тогда счастлива, когда у нее над головой висит грозовая туча. В меру солнца и в меру дождя, но грозовая туча вечно над головой. И твой дядя это умеет. Он такой тяжеловесный, один ножищи чего стоят, когда он спрыгивает с телеги, я невольно хватаюсь за нее, боюсь, что земля вот-вот задрожит, закачается. Правда, Тоомас, ты бы подыскал ему жену, человеку лучше жилось бы и не ездил бы он так часто за водкой.
- Я ее уже нашел, - вздохнул Нипернаади.