По-видимому, больше мужчин в лагере не было. Ведь если сообщение Четана очень важно, а это было именно так, потому что сам жрец вышел среди ночи из своей палатки, то, конечно, вышли бы все воины, если бы они были дома.
Человек с бородой говорил в тишине ночи так громко, что Матотаупа без труда мог его слышать.
— Отравлены? — с ужасом воскликнул бородатый. — Но дети мои, как можно быть такими варварами, такими бессердечными! Люди ведь только выполняли договор, хотели что-то заработать. О, несчастные!
Четан ответил ему громче, чем говорил до сих пор:
— Том Без Шляпы И Сапог должен сначала подумать, а потом говорить. Эти люди пришли на нашу землю, не спросив нас. Они прогнали бизонов, которыми мы живем, а если мы требуем своего, они стреляют в нас. Если они говорят о нас, то называют нас «проклятыми собаками». Их не беспокоит то, что голод ждет наших женщин и детей. Они хотят нас изгнать, уничтожить. Вот почему мы боремся против них, вот почему убиваем их, не дожидаясь, пока они убьют нас. Том живет в наших палатках, и он должен научиться думать и поступать, как краснокожие люди. Или он снова хочет быть нашим пленником?
— Боже спаси! Вы ко мне хорошо относитесь. Я хочу помогать вам в охоте, я хочу, чтобы трудолюбивая вдова Шешока была моей женой. Я даже взял в свою палатку ее сына Шонку. Я хочу оставаться вашим верным другом. Но я же христианин, я молюсь на крест, и если происходит умерщвление людей при помощи яда!.. О, вы должны понять… Я не могу даже сдержать слез. Я всех их знал: и Джо, и Генри, и Билла, и Шарлеманя… Боже мой! Впрочем, петушиный боец Билл — исключение, он лучшего не заслужил. Но юный Генри!..
— Ты христианин, Том Без Шляпы И Сапог. Почему ты держишь у себя в палатке изображение человека, распятого на кресте? Зачем ты каждый День стоишь перед этим изображением и разговариваешь с ним? Зачем вы, белые люди, празднуете свою победу над этим человеком на кресте? Что он вам сделал? Он убил ваших воинов? Он заставил голодать ваших женщин и детей?
— О всевышний! Нет, нет! Он…
— Что же он? — раздался голос Хавандшиты.
— Он проповедовал мир и любовь. Он благословил хлеб наш!..
— И за это его убили?
— Но это не мы.
— Кто тогда? Может быть, мы?
— Ну что вы, нет! Все это очень сложно. Я так быстро не могу объяснить. Он принес себя нам в жертву, а что такое жертва — вы знаете.
— И что же? Вы хотите сохранять любовь и мир? Или нет? — спросил Четан.
— Я, конечно, хочу. И, несмотря на это, все время стреляют. Я не могу понять, почему это происходит. Это просто проклятье…
— Итак, вы будете продолжать убивать, а мы не должны защищаться?
— О боже! Я знаю, что вы правы, конечно, вы правы.
— Ну, если ты так думаешь, то я могу тебя успокоить. Джо, Генри, Билл и Шарлемань остались живы. Мы только отняли у них оружие, сняли с них одежды и сказали, чтобы они убирались туда, откуда пришли.
— О всемогущий!.. Да это замечательно! Ну а остальные?
— Остальных мы застрелили, чтобы они не мучились.
Том закрыл лицо руками. Он покинул площадку и вошел в свою типи. Скоро он появился снова и, видимо, пошел сменять дозорного у коней.
Старый жрец кивнул Четану и направился с ним к себе. Вероятно, он хотел услышать более подробное сообщение. Пока они шли, он задал юноше еще несколько вопросов, которых Матотаупа не расслышал, но ответ Четана, который говорил громче, чем обычно, он разобрал:
— Тачунка Витко и другие воины, — объяснил юноша, — вернутся только к рассвету. Тачунка сразу же направится к своим палаткам, на север, так как борьба с белыми здесь закончена.
Хавандшита и Четан скрылись в палатке жреца.
Из этого разговора Матотаупа понял, что Шешока и ее сын Шонка, которые жили в палатке Матотаупы после гибели его жены, теперь живут в палатке Тома, Тачунка Витко вернется только к утру и сейчас же уедет.
Кто же опекает палатку Матотаупы, кто обеспечивает пищей его семью: мать Унчиду, его дочь Уинону, малыша Харбстену. Об этом никто не говорил. Но перед палаткой Матотаупы все еще стоит шест с его трофеями, и, значит, другой воин туда не вошел. Вероятно, разные семьи заботятся о матери Матотаупы и его детях.
И Матотаупа решил пробраться в палатку матери.
Это было безумством, но для изгнанника жизнь потеряла цену. Она была для него не более чем пустяковая ставка в игре ради встречи с матерью. А Унчида была необыкновенной женщиной. Спокойная, умная, владеющая тайнами врачевания, — словом, самая уважаемая женщина поселка. И с тех пор как его изгнали старейшины, Матотаупа не смог с ней перемолвиться ни словом.
Унчида — это его совесть! Что думает она о нем, своем сыне?
Он решил побывать у матери, а утром снова спрятаться и тайно последовать за Тачункой Витко, чтобы заставить навсегда замолчать оскорбивший его язык.
Незамеченным он перешел ручей, миновав крайние типи, выпрямился во весь рост и спокойно пошел через площадь к своей палатке, так, как если бы она ему по-прежнему принадлежала.
Он открыл ее и вошел.
Внутри палатки было темно, слышалось дыхание спящих. Привыкшие к темноте глаза при слабом свете прикрытого очага различили детей и мать.
Дети продолжали спать, но мать Матотаупы, сон которой был чуток, проснулась. Она встала, не торопясь набросила на себя кожаное одеяло, спокойно подошла к очагу и слегка пошевелила уголья. Когда она подняла глаза, перед ней стоял Матотаупа.
При слабых отблесках огня сын смотрел на мать. Волосы ее стали совсем седыми, хотя она еще не видела и пятидесяти солнц. Она была худа, ее щеки провалились, глаза, казалось, стали еще больше, и в неподвижном взгляде ее виделось глубочайшее горе.
— Мать.
— Мой сын.
Матотаупа не находил слов, хотя знал, что долго оставаться здесь не может. Горло схватила спазма, и мать это почувствовала.
— Матотаупа, кого ты искал?
— Тебя.
— Меня?
— Да тебя.
— Что ты хотел мне сказать?
Только теперь изгнанник сумел найти нужные слова.
— Мать, я невиновен. Я никогда и никого не предавал. Я хочу это доказать. Что нужно сделать, чтобы мне поверили?
Женщина плотно закуталась в кожаное одеяло. Теперь, видимо, ей было трудно произнести ответ. Ее губы пересохли. Она приоткрыла было рот и снова закрыла. Наконец к ней вернулся голос.
— Матотаупа, есть один путь, один-единственный.
— Мать, есть путь?!
— Один-единственный.
— Говори! Говори!
— Убей того, кто тебя обманул. Принеси нам скальп Рэда Джима.
Матотаупа ужаснулся. Он молчал.
— Мой сын, убей! Принеси скальп на собрание старейшин!
— Мать! — почти беззвучно, словно выдохнул Матотаупа, но в тишине это прозвучало для женщины воплем отчаяния. — Только не это. Он так же невиновен, как и я, и он стал моим братом.
Женщина опустила веки.
— Он твой враг, Матотаупа, и он будет твоим убийцей! Убей его и возвращайся!
— Я никогда не был предателем, мать! Я не буду предателем и моего белого брата, Рэда Джима.
Женщина больше не отвечала. По ее телу прошла дрожь: так дрожит дерево под ударами топора.
— Мать…
Женщина молчала. Ее руки похолодели, как в ту ночь, когда Матотаупа покинул палатку и Харка последовал за ним.
— Где Харка?
— У сиксиков. Там он станет великим воином.
— Врагом дакота!
— Да! — крикнул Матотаупа так, что дети зашевелились в постелях.
Уинона открыла глаза.
Мать и сын стояли друг против друга.
— Это твой единственный путь, — прошептала женщина. — Возвращайся к нам…
— Замолчи! Не смей повторять! Вы хотите сделать меня койотом, предателем! Я никогда не был и не буду им!
Мать сникла. Она ничего больше не слышала и не видела — ни сына, ни вспышек пламени в очаге. И она, и Матотаупа словно отгородились от мира и не слышали, что происходит вокруг них, они вслушивались только в самих себя, видели только друг друга. Они не слышали топота коней, негромких голосов, и оба вздрогнули, когда откинулся полог палатки. Молодой стройный воин вошел, выпрямился и встал у очага. Это был Тачунка Витко.