- Дюк, ты душка! - вопили они, и я обратила внимание на некое несоответствие, скажем так, между их формами и голосами.
Формы были чересчур выпукло-искусственные, а голоса - чересчур хриповатые. Сама одежда и прически выглядели настолько вульгарно, что создавалось впечатление - на столь вычурное представление прибыли привокзальные шлюшки.
Вдохновленный Дюк бедрами принялся выделывать перед ними всевозможные "па", доказывая свою физическую состоятельность. Войдя в раж, не обратил внимание на светленькую барышню, опечаленную некой мыслью. Да, и кто бы проявил интерес в таком праздничном угаре на подобную чистоплюйку?
Потом произошло такое... Мне показалось, что это сон - кошмарный, повторю, сон. Ан, нет! Это была явь!
Ломкая барышня, повизгивая тонким фальцетом, вскинулась в полный свой рост и совершила неуклюжее движение рукой, будто выплескивая нечто из своего фужера. Впрочем, в руках у ломаки находился не фужер, а некий флакон; именно из него и плеснула она на стриптизера с истерической неряшливостью.
После чего началось такое!.. Я никогда не подозревала, что мужчина может так визжать. Не своим голосом визжал мужественный Дюк, извивающийся от боли, словно с него живьем содрали кожу. Что такое? И через несколько секунд стало понятно, что приключилось с беднягой, потерявшим бдительность.
Серная кислота, право, заставит, кого угодно потерять лицо. Тем более, когда катастрофически теряешь то, что прячется под ниточкой бодельеро. Ошпаренный кислотой Дюк извивался, не буду оригинальной, как уж на сковороде. Изысканная дамская публика тоже визжала в панике. Охрана клуба накинулась на светленькую барышню и через миг выяснилось, что это вовсе не барышня... а совсем наоборот. Оказывается, за столиком отдыхали гремучие транссексуалы - общее смятение и агрессия секьюрити сорвала с них парики и часть одежды, оголив, так сказать, их истинную гаденькую суть.
Более омерзительного зрелища трудно было придумать: манерные, с раскрашенными рожами мужланы в рюшечках и оборочках. С волосатыми руками и кривыми ногами, обутыми в тесные туфельки-лодочки, с декольте, откуда вылезали куски поролона. Честное слово, представление на любителя таких экстремальных и столь фривольных ситуаций.
Пока приходила в себя атлетического Дюка, пострадавшего от ревнивого любовника, утащили за кулисы. Рыдающего агрессора повязали и увели для профилактического ремонта. А дамский коллектив, галдя, начал обсуждать ЧП.
Праздник, кажется, удался. О чем я и сказала Евгении. Та усмехнулась праздник всегда с нами, детка. И на этом мы решаем покинуть заведение, где так плохо была поставлена служба охраны. Мало того, что запустили в нежный женский коллектив топорных мужланов, да ещё не приметили едкого химического соединения, способного обинвалидить кого угодного на всю оставшуюся жизнь.
На улице гуляла теплая травматологическая ночь, мы перевели дух, сели в "жигули" и помчались по столице. Сестры Миненковы веселились, смакуя происшествие в "Полуночном ковбое". Я поглядывала на них и думала, что надо сделать все, чтобы потом не превратиться в пустую хихикающую дуру, для которой главная радость - посещение кислотных (в широком смысле этого слова) заведений.
- Погуляли, девки, - сказала Женя, когда мы с ней остались одни у парадного подъезда, а сестры Миненковы умчались в малолитражке продолжать праздник. - Какие впечатления?
- Смутные, - зевнула. - И зачем мы к "ковбоям" этим ездили?
- Так надо было, - непонятно ответила сестра. Потом, словно спохватившись, добавила: - А чтобы у тебя не было иллюзий. Это Москва город контрастов.
- Спасибо, - сказала. - Это я уже поняла. Но за меня не бойся.
- Почему?
- Потому, что я - море.
- Море?
- "Нужно быть морем, чтобы остаться чистым от грязных потоков жизни", - процитировала фразу, которую однажды вычитала и которая мне очень понравилась.
- Какая умненькая девочка, - проговорила двоюродная сестра, открывая ключом входную дверь квартиры. - Тс-с, мои уже спят. Если что, мы были в библиотеке, - пошутила.
Мы на цыпочках прошли по коридору, освещенному неживым желтым светом светильника. Я улыбнулась: взрослые такие девки, а ведем себя как маленькие.
В комнате лежала приятная ночная свежесть, проникшая через форточку. Я потянулась от удовольствия: спать-спать-спать, завтра - новый день; надеюсь, он будет для меня, куда интереснее и плодотворнее? И без кислотных брызг?
И приснился мне сон: далекий шум, напоминающий волновые накаты моря, я сижу в гримерной комнате - сижу перед огромным зеркальным полотном, отражающим провинциальную девочку. На её лице - грубоватый макияж, подчеркивающий взрослое её состояние и некую стервозность души. Это её первый выход на подиум. Испытывает ли она страх? Ничуть. Лишь легкий озноб гуляет по телу - озноб нетерпения и счастья. Счастья?
Дверь в гримуборную открывается - тепло-сочный свет бьет в глаза. Из-за этого света не видно того, кто говорит:
- Графиня, просыпайтесь. Вас ждут великие дела!
И я открываю глаза - и щурюсь от яркого солнечного света. Ба! Утро - и солнце в окно, и двоюродная сестра, и предчувствие успеха и удачи!
Все будет хорошо, Маша, говорю себе, все будет даже лучше, о чем ты мечтаешь. Москва - Париж - Лондон - Нью-Йорк... и так далее. Все эти населенные пункты падут к твоим ногам тридцать восьмого размера... Ур-р-ра!
Босиком шлепаю в ванную комнату. На мне коротенькая маечка с мордочкой усатого "микки-мауса" и трусики-"ниточки". Увлекалась мечтами и забыла, что нахожусь не дома.
Пробегая мимо кухни, на секунду задерживаюсь и пищу: "Ой, здрастье!". Я очень воспитанная девочка, не так ли? В кухоньке завтракают дядя Олег и его жена, с которой я ещё незнакома, но нетрудно догадаться, что это она. Мне кажется, что люди, долго живущие вместе, становятся друг на друга похожи. Тетя Оля дородна, добродушна, с мягким лицом ответственной домохозяйки.
- Ой, здрастье! - пищу я ещё раз и делаю книксен.
- Здр-р-р!.. - отвечает Олег Павлович и давится бутербродом.
Такое впечатление, что он то ли увидел обезьяну с баяном, то ли заморскую зверюху с веселым флажком. Или это моя полунагая простота его довела до такого состояния?