Взрываюсь!
— Не возьму я у вас деньги! — рычу сквозь зубы. Потом беру себя в руки и сбавляю градус: — Пожалуйста, перестаньте о них говорить. Я не шлюха. Знаю, что могла бы много зарабатывать в час, мне такое недавно сказали, но я не хочу так. Меня иначе воспитывали, понимаете? Если бы мы не переспали, то я взяла бы у вас матпомощь, не сомневайтесь, как поддержку народа от депутата. Вы ведь этим и занимаетесь, не так ли? Я народ, вы депутат. Логично? Логично! Но мы это сделали, и все стало по-другому. Вот цветы — это вы здорово придумали, мне приятно.
— Ты не брала деньги? — Его тон меняется, становится напряженнее.
— Нет, конечно! Я на кровати всё оставила, как вы разложили.
Максим опускает глаза, хмурится так, словно его картина мира опять меняется.
— Может, уборщица? — подсказываю.
— Вряд ли бы она решила, что это чаевые. Ладно, неважно, я подумаю. Пока движемся по первоначальному плану. — Он возвращает себе привычное спокойствие, хотя заметно, что настроение дня теперь иное.
— Хорошо.
Мы вновь смотрим друг на друга. К торту никто не притрагивается: Максим отказался, а я положила себе кусочек, но он почему-то в горло не лезет, хотя я очень люблю сладкое.
Хочется думать, что Максим тоже был бы не против поговорить со мной о чем-то, поболтать, а может, обсудить ту ночь, но это будет по всем статьям неправильно. У него есть невеста, а меня ждет своя дорога. Может быть, я вообще скоро уеду из страны — как знать?
Возможно, мы увидимся лет через пять. Почему-то хочется, чтобы так случилось. Он будет женат и, наверное, станет отцом. Эта мысль вызывает грусть, но у меня тоже будет любимый человек, поэтому и грусть должна будет пройти. Наверное, мы поздороваемся, а может, перебросимся парой фраз.
Максим сообщает, что ему пора, поднимается из-за стола и идет к выходу. В этот момент на почту приходит письмо. Быстро открываю — у меня номер девять. Именно под этим числом я буду фотографироваться у Жана Рибу.
Еще и первая десятка!
— Максим! — окликаю в порыве.
Он уже открывает дверь, собираясь покинуть квартиру и мою жизнь навсегда.
— Письмо пришло, — сообщаю.
Подбегаю и, приподнявшись на цыпочки, целую его в щеку. Сердце сейчас из груди выскочит от такой смелости. Он поворачивается, в груди печет адски.
— Спасибо вам за шанс.
— Береги себя, малая. Ты хорошая девчонка, и будь я твоим отцом, не пустил бы тебя одну ни в Москву, ни в Париж.
— Но вы мне не отец, — выдаю с улыбкой. Задорно!
Спину распрямляю и под аккомпанемент моего обезумевшего сердца строю Максиму глазки, да так, будто мы флиртуем на полную, Вся та дикая сексуальность, которую разглядел во мне Валерий Константинович и которая при нем зажималась в углу и дрожала, сейчас вдруг вырывается наружу, и я даже усилий над собой не делаю, просто такая, какая есть.
Максим окидывает странным, будто бешеным взглядом. Потом как-то резко, по-мужски грубо, но при этом вовсе не унизительно усмехается. Воздух вокруг закипает.
— Это уж точно. Нужна будет помощь — звони, номер ты знаешь.
— Спасибо.
— Только в крайнем случае.
— Я понимаю, конечно.
Он кивает, дескать, какая ты умница, касается моего подбородка пальцем и выходит. А я… тут же обнимаю себя, стараясь успокоиться.
Что это было? Почему мне казалось, что воздух нагрелся, а сейчас все тело горит?
Следующие два дня только о Максиме и думаю, пока готовлюсь к кастингу. При этом на фотографиях я выгляжу иначе, пусть даже это пока селфи в зеркале.
В субботу утром, в день кастинга, просыпаюсь от невыносимой тошноты, едва добегаю до туалета, где меня дважды выворачивает наизнанку. Плюхаюсь на прохладный кафель и закрываю лицо руками. Дрожу, вытирая пот со лба. Тошнит, и в то же время есть хочется. Даже не есть, а жрать, именно это грубое слово. Аж руки трясутся.
Температуры нет, как и других симптомов отравления. Что со мной происходит? Неужели это из-за нервов? Нельзя сейчас болеть, мне выпал такой шанс — буквально на миллион! Нужно обязательно взять себя в руки и отработать.
Хоть бы не вирус! Будет нехорошо заразить гриппом самого известного французского фотографа. Совсем не гостеприимно.
Глава 16
Неделю спустя
Горький октябрь в этом году. Снег выпал и тут же превратился в слякоть, сделав город непроходимым. Каждый шаг — в грязную жижу, в голове, по ощущениям, то же самое, что под ботинками. И сама я такая — грязная, убогая. Бедная моя мамочка.
Я бросаю рассеянный взгляд на часы, но время не остается в памяти.