— Максим, я беременна, — слышу собственный негромкий голос.
Он тоже услышал. Объяснял что-то громко, что-то про куртки, про то, что пуховик должен задницу прикрывать, но замолк на полуслове. Молчит теперь. Шокировала.
Раз, два, три. Он молчит.
Силы окончательно иссякают. Я закрываю лицо руками и начинаю реветь. Реветь. Реветь. Сердце болит. Боже, как у меня болит сердце.
— Ты уверена? — доносится от Максима.
Достаю из сумки тесты и показываю.
Единственное, чего сейчас хочется, — чтобы обняли и сказали, что все будет хорошо. Что все наладится. Это именно та реакция, которую можно принять.
— Ты пришла ко мне, потому что думаешь, что отец — я? — Его голос звучит ровно.
Ровно, как октябрь, которому плевать на все. Поддержки тут не будет — сразу это понимаю.
Когда останавливаемся на светофоре, я отстегиваю ремень, толкаю дверь и выскакиваю на улицу. Холод больно кусает пальцы и щеки, машины сигналят оглушительно. Перед глазами — туман.
Бегу вперед, наперерез потоку транспорта. Изо всех сил бегу.
Оглушительный рев грузовика. Я застываю и смотрю на яркие фары. Не могу пошевелиться, дистанция сокращается, небо падает, чувствую. Я смотрю вверх, я жду этого…
Кто-то резко дергает за руку и оттаскивает в сторону. Грузовик с жутким визгом пролетает мимо, окатив водой и ругательствами от водителя. Максим вцепился так крепко, что аж больно. Держит за плечи стальной хваткой, а я понимаю, что он сам мокрый весь. Ладно моя куртка, но и его белоснежная рубашка и пиджак в грязи.
Кричит мне что-то в лицо, злой как дьявол. Но я не слышу, ничего не слышу. Гул в ушах, вой клаксонов объезжающих нас машин.
Максим снова кричит, то ли мне, то ли водителям вокруг. А я дрожу. Он ведет меня за руку к своей машине, брошенной посреди дороги, а я упираюсь, не слушаюсь.
Поднимаю глаза и говорю ему:
— Ты мне жизнь сломал. Всю мою жизнь. Сломал.
Я ведь прошла пробы. Я всё прошла, после меня Жан Рибу никого даже смотреть не стал. Мне купили билет в Париж.
Новая волна грязи окатывает с головой, следом возле нас останавливается машина и водитель справедливо кроет матом. Максим отвечает ему в том же духе и что-то еще добавляет сверху, напоследок дав несколько советов на жизнь будущую.
Потом тащит. Силком тащит к своей машине, запихивает обратно, оббегает капот. Через секунду мы опять едем, мигая аварийкой в качестве извинения.
— Еще раз выскочишь вот так, — говорит он нарочито спокойно, хотя сам запыхался. Достает салфетки из бардачка, нервно вытаскивает несколько и вытирает лицо, пачку же бросает мне на колени. — С моста скину.
— Скинь.
— С ума сошла, дурная. — Максим перестраивается в другой ряд, разворачивается. Вновь трет лоб. — Чуть не сбили тебя сейчас, идиотка.
— Скинь, — повторяю я. — Будь добр. Потому что я в панике. Мне купили билеты в Париж, а я… — Беру салфетки и сжимаю их в руке. Почему-то кричу на него: — Всё потеряла. Нет, ты не понимаешь! У меня ни копейки за душой нет. Ни прописки, ни полиса. Ты мне жизнь сломал! Ты даже не воспользовался презервативами в ту ночь! Просто взял меня пьяную, и все! Ты… даже не подумал о предохранении!
Он смотрит на дорогу и продолжает молчать, словно ему действительно по фигу. Я ожидала всякую реакцию — и крики, и обвинения, и грубые слова. Максим просто ведет машину.
Осмелев, я робко поднимаю глаза. Он с виду и правда спокоен, равнодушен, вот только вены на руках вздуты, будто от напряжения. И желваки на скулах не предвещают ничего хорошего.
Глава 17
— Не надо было к тебе приходить? — первой нарушаю молчание, потому что Максим будто вовсе забыл о моем присутствии!
Мы ехали долго, не меньше часа, пробки собрали, какие только бывают. Практически все это время депутат Одинцов говорил по телефону, решал рабочие вопросы. Что-то про суд, про какое-то дело, про материалы, которые нужно афишировать срочно.
Я слушала внимательно, жадно глотала информацию — вдруг слово обо мне проскочит? Но если он и собирался с кем-то меня обсуждать, то не сейчас и не с этими людьми. Я пригрелась и тихонько скулила в салфетки, потом уже просто всхлипывала. Сильно устала, и сейчас, когда выплакалась, это стало очевидно.
Мы заезжаем на подземную парковку, ищем место. Меня начинает трясти. Уже все? Привез в клинику, так быстро?
Душа падает и разбивается, я сжимаюсь в комок и начинаю задыхаться.
— Что? — переспрашивает.
От тона вновь дурно. Слабость невыносимая.
Ни один человек не свете не представляет, скольких сил мне стоит произнести следующую ужасную фразу: