— А хотите, фотографии с УЗИ покажу?
Несусь за сумкой, давая себе короткую передышку. Колоритные женщины. Крайне колоритные.
Папуша рассматривает снимки долго. На второй минуте начинает тихонечко молиться, вытирает уголки глаз. Потом крестит эти самые фотографии, крестит меня. Тут я совсем теряюсь, не понимая, она заговор читает, благословляет или проклинает.
— А кто будет, известно? — спрашивает бабушка.
— Ба, рано еще, — напоминает Папуша. — О чем ты вообще?
— Я не знаю, технологии эти новые, — растерянно разводит та руками. — Может, уже знают. Вдруг мальчик?
— Пол будет позже известен, это только первое УЗИ. Врач сказал, что все прекрасно, сердцебиение отличное. Дай бог, чтобы все было в порядке.
Они обе начинают что-то шептать и наперебой крестить меня. Мурашки по коже — размером с носорога. Я как-то нелепо благодарю, не имея ни малейшего понятия, что означают эти причитания.
Бабушка смотрит в глаза, потом на мой живот, снова в глаза, после чего заключает:
— Скоро в этом доме будет бегать ребеночек, я это чувствую. Ба-Ружа никогда не ошибается. Папуша, слышишь? Скоро у нас будет ребеночек!
Папуша берет салфетку и вытирает глаза, она… искренне плачет. Я интуитивно прикрываю рукой живот, как бы загораживая своего малыша от едва знакомых цыганок.
Ба-Ружа тут же кладет свою большую, чуть шершавую ладонь на мою руку, вызывая сильный внутренний протест.
— Не прячь. Все свои здесь. Своя кровь.
Вот только комфортно я себя не чувствую. Я уязвима. Предельно уязвима в этих стенах.
Нервно улыбаюсь, думая о том, что до свадьбы три недели. Максим сказал, что я буду жить это время с его родными. А потом где я жить буду? Об этом я что-то и не догадалась спросить. Ничего не успела, все так внезапно случилось. Корю себя, что стала сметаной из-за ухаживаний, взглядов Максима и подарков. На пальце сверкает кольцо, которое на время ослепило.
Мы втроем поворачиваем головы на шум — по лестнице спускаются Эля и Станислав Валерьевич. Эля взъерошена, заплакана, но настроена явно позитивнее.
— Аня, извини меня, пожалуйста. Я не желаю зла ни Максиму, ни вашей семье. — Она закрывает лицо и горько всхлипывает. Будто желает, и еще как.
— Всё в порядке. Я… не обиделась.
— Спасибо. Счастья вам. — Последнее слово Эля проглатывает и вновь уносится наверх.
Станислав Валерьевич пожимает плечами, ба-Ружа хмыкает себе под нос, а я громко вздыхаю. Это будут долгие три недели.
Беру бутерброд, откусываю кусочек и начинаю жевать.
— Анечка, расскажи, ты где-то учишься? — миролюбиво спрашивает Станислав Валерьевич, когда Папуша заботливо ставит перед ним большую чашку с чаем.
Он действительно говорит медленно, словно формулировать правильные предложения для него — труд.
— Пока нет. Я хочу стать моделью. В июне была на съемках и пропустила выпускные экзамены, буду сдавать вот скоро. Из-за пожаров их перенесли с сентября на ноябрь. Как только получу аттестат, подумаю, может, смогу куда-то поступить.
— Это просто потрясающие новости, — с улыбкой произносит Станислав Валерьевич.
Папуша фотографирует на телефон снимок УЗИ. Бабушка накладывает в мою тарелку салат. Побольше. Не спрашивая разрешения.
Глава 23
По паспорту Папушу, что переводится как куколка, зовут Александрой, а в салоне красоты — и вовсе Александрой Станиславовной. Отсюда вопрос: а мне-то как к ней обращаться?
Будь моя воля, всех Одинцовых звала бы по имени-отчеству. Даже Максима. Особенно Максима.
Когда он заходит, точнее, врывается в салон с холодным ветром и хлопьями снега на плечах, я почти готова. Ждала, часы проверяла и все же… моментально оказываюсь без почвы под ногами. Одновременно с этим сердце сжимается от какого-то странного счастья.
Сижу в кресле перед зеркалом, мастер Марина заканчивает укладку.
— Еще минутку, — говорит она мне. А потом как-то резко меняется, выпрямляет спину и, мягко улыбнувшись, эдакая кошечка, обращается к Максиму: — Здравствуйте, Максим Станиславович. Как погодка?
— Добрый вечер, — бросает он всем. — Довольно свежо.
Я делаю робкий приветственный взмах рукой. Пялюсь на Максима через зеркало, пошевелиться не в состоянии, лишь отчет себе отдаю, как рот открывается.
Нельзя мужчинам настолько круто выглядеть не по телевизору, это преступление. Черный костюм, белоснежная рубашка, оттеняющая смуглую кожу. Туфли начищены до такой степени, что можно в них как в зеркало смотреться. Весь вид говорит о власти, уверенности и порядке. Только глаза выдают сущность — в них кипит что-то темное. Полная анархия, от которой мурашки по обнаженным плечам, благо под накидкой не видно.