— Ты на вечеринке, что ли? — ругается. — Где и с кем? Валерий Константинович знает?
При одном упоминании этого имени бросает в пот. Перед глазами сразу картинка вялого, темного… пениса, к горлу подкатывает тошнота. Там у него… даже волос не было, чтобы хоть как-то прикрыть, и эта гадость, судя по всему, навсегда застряла в моих воспоминаниях. Ужасно. Просто отвратительно.
— Пап, это по работе. Тут съемка. В смысле вечерняя.
— Это как?
— На фоне заката.
Закрываю глаза и качаю головой. Мать всегда говорила, что я вру как дышу. Не ошиблась, видимо. Продолжаю:
— Здесь очень красиво. Потом меня до общежития довезут.
— Дома будешь, напиши. Я волнуюсь.
Как же сильно, до слез, хочется признаться, что меня вышвырнули! По контракту я должна еще несколько фотосессий и показов, но за это уже было уплачено. И, как говорится, давно до копеечки потрачено. А в новые проекты не приглашают. Я каждый день хожу на пробы, но, по ощущениям, меня занесли в черный список.
— Если бы не Валерий Константинович, душа бы за тебя изболелась. Дура ведь ты у меня дурой, простая, как три рубля. Одна там в столице. Объегорят, обмишулят, ты и не поймешь ничего! Мать, слышишь? Ничего она не поймет!
Сглатываю. Уже третью неделю я пытаюсь рассказать отцу о том, что случилось. И каждый раз зависаю, умирая от стыда!
Новость о моей модельной карьере папа воспринял скептически и поначалу строго запретил даже думать, как бы мы с мамой ни упрашивали. Но потом к нам приехал Валерий Константинович, и все изменилось. Они три дня вдвоем пили дорогую московскую водку и папин самогон, обсуждали политику, ковид, огород и масонов. Сошлись по всем пунктам. Папа и отпустил меня только благодаря полному доверию к Валерию Константиновичу.
Сказать, что меня уволили за психи, — стремно, нашей семье нужны деньги. А признаться, что почтенный Валерий Константинович — грузный мужчина с добрыми глазами — пихал мне под нос то самое свое место… уму непостижимо! Когда я об этом думаю, в горле застревает ком размером с дом и такое оцепенение сковывает, что ни вдохнуть, ни выдохнуть не могу, не то что звуки в слова сложить.
Папу я люблю, поэтому о том, что произошло, не расскажу никогда. Позор нам. Просто позорище.
— Мне правда пора, работы много.
— Дома будешь, отпишись! — повторяет папа.
— Конечно. Люблю, целую и очень, папуль, очень скучаю! — выпаливаю искренне.
— Иди уже.
— Маме и всем-всем приветы!
Убираю телефон в карман, вытираю глаза и спешу к стойке с напитками. По пути хватаю поднос.
Мне очень повезло, что Ирина, с которой мы готовились к показу новой коллекции питерского бренда, оказалась классной девчонкой. Она-то меня и познакомила с Владиком, он уже лет десять работает официантом и всех знает. Влад порекомендовал нас обеих Стасу, еще и обучил, что к чему. Ира мечтает покорить Нью-Йорк, но пока вместе со мной подрабатывает официанткой на выездных мероприятиях. Жаль, сегодня ее нет, я бы хотела обсудить случившееся.
Вдох-выдох. Спать хочется, с самого утра на ногах — перелет, потом семь часов ждали на вокзале автобус… Тяжело. Но пожаловаться некому.
Руки все еще немного дрожат после истории с малышом. Стараюсь изо всех сил, чтобы, не дай бог, не расплескать дорогие напитки, пока поднимаюсь на палубу.
Порыв ветра треплет выбившиеся из тугой прически пряди, я хватаю морской воздух ртом и пробую соль на языке. Громкая модная музыка играет на полную — диджей старается на верхней палубе, но никто не танцует.
Полиция и МЧС провожали нас на яхту и бдительно следили за отплытием. Глядя на унылые лица гостей, я с трудом борюсь с улыбкой. Не считая капитана, команды, поваров и обслуживающего персонала, на этом корабле — толпа печальных мужиков. И ни одной на них всех эскортницы.
Если бы могла, подбежала бы к мостику, схватилась за перила и смеялась, смеялась навстречу морю, небу и обалденной погоде!
Этим же… откровенно скучно. Во дают.
Я разношу напитки на верхней палубе. Мужчины разбились на небольшие группки, выпивают, обсуждают дела. За неимением прочих вариантов пытаются флиртовать с нами.
— Аня, за закусками сбегаешь? — просит бармен. — Ника ушла и пропала.
— Конечно. Минутку.
Перед тем как сбежать по лестнице вниз, бросаю взгляд на диваны, где шестеро играют в покер. Пакистанец переоделся в сухую одежду — льняной свободный костюм — и сейчас улыбается своим картам. Я отчего-то уверена: блефует. Такой не станет демонстративно радоваться прухе. Его бровь заклеена пластырем, область вокруг начала отекать и наливаться цветом. Я машинально подаюсь вперед, чтобы рассмотреть получше, в этот момент он резко поднимает глаза.