— И правда хорошенькая, — произносит он.
Глава 29
Плотнее запахиваю халат и хмурюсь:
— Здравствуйте. Что происходит? Это дурная шутка?
Он медленно идет вперед, я отступаю.
— Вам нельзя здесь находиться.
Леденею и горю одновременно. Ужас сушит горло, давит на грудь, отчего вдохи поверхностные, частые. С вечеринки наверху доносятся отдельные, особенно сильные биты, танцы в самом разгаре.
— Если это прикол, то прекратите, пожалуйста.
Следом вспоминаю, что меня сюда отправили по просьбе Валерия Константиновича, которому в тот злополучный день я врезала как следует. Он кричал, что я пожалею. Господи. Это что, месть?
— Давайте договоримся, — бормочу, одновременно просчитывая возможности. Мы в подвале, тут ни окон, ни запасных выходов. Никакого оружия. — Что вам нужно?
— Рыжая упрямая сука.
— Мой жених — депутат. Известный и властный человек. Он здесь. В здании. Пожалуйста, уходите.
Слова рассыпаются в воздухе на ненужные звуки, он мне не верит. Тогда решаюсь на следующий шаг. Молю:
— Вам нужны деньги? Драгоценности? Берите, что нужно. Я беременна, пожалуйста. Я жду ребенка, это правда, прошу вас, не трогайте.
Мужчина как-то жутко усмехается, и я понимаю, что ставка не сыграла. Напротив. Боже. Он обрадовался!
Дальше отступать некуда — стена. И я срываюсь влево! Забегаю в кухоньку, выключаю свет. На миг погружаюсь в темноту, глупо, но от отчаяния пытаюсь спрятаться за столом, в следующий миг свет загорается. Меня хватают за волосы и больно дергают вверх. Слезы брызгают, я кричу:
— Ма-акс!
Изо всех сил! А думала, никогда не осмелюсь произнести сокращенный вариант его имени. Я кричу так, словно верю, что Максим, находясь на два этажа выше на вечеринке, может каким-то образом почувствовать мой страх. Никогда не подводил… Он ведь никогда не подводил меня!
— Макс!!!
Хватаю маньяка за руку, пытаюсь царапаться. В следующую секунду он замахивается и бьет кулаком в живот.
Мир умирает, и я вместе с ним. Не живу больше.
Сквозь пелену, жуткую боль и нечеловеческий страх, словно глядя на себя со стороны, слышу, как воздух со свистом вылетает из легких. Боль сковывает такая, будто я вся — одна сплошная рана. Ни вдохнуть, ни пошевелиться, лишь слезы градом, они сами собой, это не контролируется. Но боль — это ладно. Я прорываюсь сквозь нее, фокусируясь на важном. Картинка перед глазами трескается. Мой слоненочек…
Рефлекторно сгибаюсь пополам, обнимаю живот, прячу. И когда мужчина в следующий раз замахивается, то удар приходится уже по рукам. Я напрягаю их изо всех сил, чтобы отразить угрозу, падаю на бок, отворачиваюсь и зажимаюсь вся. Защищая самое ценное.
В ушах звенит. Маньяк что-то орет, а у меня полнейшее отрицание. Я отрицаю происходящее, продирающий до костей страх, отрицаю то, что валяюсь на полу подвала, умирая от нестерпимой боли и не веря, что такая жестокость существует.
Халат сбивается, вид моего голого плеча и груди как будто на секунду забирает внимание. Я получаю короткую передышку, а дальше, наверное, включаются рычаги выживания. Иначе объяснить не могу, почему боль блокируется, кожа словно загорается, приток сил — невероятный. А голова ясная-ясная.
Этого достаточно, чтобы вскочить и схватить со стола первое попавшееся — маленький чайник с еще горячей водой. Изловчившись, я плескаю кипятком в маньяка, прямо в его сраную маску, и несусь в комнату!
Несусь — сильно сказано. Едва делаю шаг — вновь пополам сгибает от шокирующей боли. Скрюченная, ползу на четвереньках так быстро, как только получается. И проваливаюсь в воспоминания детства.
Мне девять, ребята из школы, в которую ни дня не ходила, зажимают у помойки. У меня день рождения, я шла с упаковкой пирожных-корзинок, купленных на дальнем рынке, где была всего единожды с папой и он тогда купил мне одно. Пока папа выбирал запчасти для машины, я сидела в нашей ниве и лопала. Это впервые было, когда что-то купили только мне, а не нам с Кириллом, и я запомнила этот день как что-то особенное. Копила деньги.
Ребята попросили угостить, но я отказала, потому что знать их не знаю, а пирожные для нас с Кирей. Я сама накопила.
— Это сестра того фрика, у которого мамаша на голову ебнутая, — кричит один. — Чуть уши мне не оторвала, когда я в ее сынка снегом кинул.