— Если бы не хотел, так и не делал бы! Тебя что, кто-то заставлял?
— Нет, оно просто так вот завертелось и… инстинктивно так получилось…
— Завертелось у него, понимаете ли! Инстинкты, понимаете ли, возобладали!! Ты что, животное?!
— Э-э, нет… хны-хны-хны…
— А мне кажется — Да! Ты же всех нас подвёл! И не только нас, но и всю нашу страну!
— Чем?
— Я бы, Васин, упомянул тот орган — коим именно ты и подвёл, но не буду. Потому что я культурный человек. А ты ещё молод, чтобы такое слышать!
— Ясно. Спасибо! — поблагодарил собеседника юноша.
«И, действительно, зачем мне такие страсти слушать».
— Не за что тебе меня благодарить! Тебе не благодарить надо, а начать думать головой! Головой, Васин. Той, что на плечах, а не другими частями тела! Понял?!
— Да.
— Ничего ты не понял! Я тебе сто раз говорил: не умеешь делать дело, не привлекая внимания и без последствий — не делай! — рычал он.
Я не помнил, чтоб он мне такое говорил прежде, но, впервые наблюдая настолько сильно разошедшегося мидовца, решил ему об этом не говорить и не спорить. Вместо этого согласно кивнул и чётко сформулировал свою мысль:
— Ну, так это... Я.... э-э... В общем-то... Так сказать… В принципе… Гм...
Тот, услышав настолько точное оправдание греха, постоял с полминуты разглядывая меня, словно Ленин буржуазию, а затем подвёл итог моего блеянья:
— Хватит мычать как корова! Наделал дел, имей мужество за них ответ держать! А его — ответ, тебе держать придётся по всей строгости закона! Понял?
— Э-э, ага...
— Чёртов предатель! — неожиданно вскрикнул он. Крик был громкий и, вероятно, именно этот факт образумил кричащего, потому что через секунду он уже прошептал: — Как ты мог?! Ты же нас всех погубил! Теперь нас всех уволят!
— Почему? И вообще, причём тут вы?
— А кто? Кто тебя там должен был оберегать? Кто должен был защищать? Мы! А мы, получается, не уберегли! Ты понимаешь, что теперь будет?
— Понимаю. Но, думаю, мы что-нибудь придумаем, — подбодрил его я, тяжело вздохнув, и посмотрел в иллюминатор, за которым не прекращал бушевать шторм.
— Что? Что мы придумаем? Это нужно срочно придумать! Сейчас и здесь! — ещё больше запаниковал визави и топнул ногой.
— Здесь? — удивился я такой спешке. — Почему именно здесь? — А потом догадка пришла в голову: — Будет связь с Москвой и им будут нужны чёткие ответы? Я прав?
— Прав! — согласился тот, кивнув. — Сейчас из-за урагана связи нет. По словам капитана, из шторма мы выйдем только через два-три часа. И тогда связь наладится. А как наладится, я не сомневаюсь, Москва обязательно свяжется с нами и потребует объяснений. А если и не свяжется сама, то мы сами должны будем с ней установить связь. Произошло ЧП, и все члены комиссии обязаны доложить, как своему непосредственному начальству, так и курирующее эту поездку Министерство. То есть Минкульт.
— Ну Вы скажите тоже… ЧП… Какое ещё ЧП? — возмутился я.
— А что это, Васин, если не чрезвычайное происшествие? Что?
— Да ничего. Просто, э-э, казус. Мне кажется, ничего страшного не произошло. Как говорится: пустяки — дело житейское.
— Будет тебе дело, когда из комсомола за аморалку выгонят! — ещё больше нахмурился Лебедев, а затем, покачав головой, тяжело вздохнул: — И нам из-за тебя несдобровать.
Я понял, что человек сильно переживает, поэтому решил подойти к делу более конструктивно:
— Так значит два-три часа у нас на придумывание «алиби» есть?
— Нет у нас времени, — собеседник посмотрел по сторонам и негромко сказал: — Я и Кравцов сейчас обязаны взять у тебя показания. А каюта...
— На прослушке, — сообразил я. Почесал затылок и, посмотрев в почти безлюдный коридор, спросил: — А Кравцов-то где?
— Сейчас подойдёт. И нам нужно будет тебя допросить — то есть зафиксировать твои объяснения.
— Гм… Ладно. Допрашивайте.
— Но что ты будешь говорить?
— Буду молчать и всё отрицать.
— А потом? Потом что, признаешься?
— Нет. Потом я скажу, что у меня сильно болит голова, и я хочу в медсанчасть. Мы перенесём разговор, и я подумаю, как мне из этого дела выкрутиться.
— Не тебе, а нам, — вздохнул Лебедев, прошёл несколько шагов и, подойдя к двери в каюту, негромко сказал: — Помни, от твоих слов будет зависеть очень многое! — Открыл ключом замок, поправил галстук, откашлялся, в очередной раз тяжело вздохнул и скомандовал: — Проходи!
Глава 3
В течение часа давал сумбурные показания, основой каковых был тот факт, что я ничего не помню. Напирал я на то, что был растерян и ошарашен, не забывая при этом плакать и всячески давая понять всем подслушивающим товарищам, что не понимаю, в чём вообще меня обвиняют. Лебедев, выпучив глаза и сгорая от стыда за мой артистический талант, качал головой, я же в это время изо всех сил напрягался, показывая своё недоумение и неосознанное раскаяние. Весь мой монолог был построен на заливистом вранье, перемешанном с матёрой ложью, к которым для остроты ощущений были добавлены слёзы, сопли, истерика и невнятное бормотание.