Капитан корабля с Минаевым ушли, а я остался стоять в коридоре один.
Прислонился лбом к стене, на которой висел светильник и закрыл глаза.
— Ну, блин, и дела, — прошептал я, стараясь вновь и вновь ответить на вопросы: «Как такое могло произойти? И что теперь мне делать?»
Ну, собственно, на первый вопрос ответить было просто, ибо я частично помнил, как, где и когда это всё происходило — в ФРГ, на студии, в вагончике, в автобусе, в автомобиле, на креслах, кроватях, в ванных и ещё где-то...
Поэтому ответ на этот вопрос был. А вот на второй — что делать?..
Впрочем, был ответ и на второй. Ответил я на него сразу, как только услышал новость от Марты.
Страшно ли мне было на него отвечать? Страшно ли мне было принимать это судьбоносное решение? Конечно, да. Страшно. Очень-очень страшно. Но я прекрасно знал, как тяжело расти без отца. Знал, как мне всегда хотелось, чтобы отец у меня был, как и у многих других. Знал, как я завидовал всю жизнь тем, кто мог сказать своему близкому человеку слово «папа». Я всё это прекрасно знал и помнил, а потому, я просто не мог поступить иначе! Не имел права! Ибо как мне сказал один из замов в Минкульт:
«Ты, Васин — не животное! Ты, Васин — человек!»
Я полностью был согласен с данным тезисом, а значит, и поступить я собирался по-людски.
Раз ребёнок должен появиться на свет, раз я причастен к его появлению, то у этого ребёнка должен быть отец. И хошь не хошь, а этим отцом оказался я. Я принимаю свою судьбу! Поэтому на повестке вопрос стоит лишь один: как мне теперь всё правильно разрулить и сделать так, чтобы всё было ровно и красиво?
Погружённый в свои мысли не заметил, как ко мне кто-то подошёл. Когда заметил, то было уже слишком поздно!
— Это он, Тина! Это он! — раздался визг откуда-то справа, и на меня набросилась симпатичная девушка двадцати лет — старшая дочь помощника посла.
— Это он, Лара! Он! — раздался ещё один визг. И новое, более молодое тело, младшей восемнадцатилетней дочери американского посланника, обвилось вокруг моей шеи.
И началась вакханалия.
— Александр! Александр! — кричали девушки, целуя меня и визжа.
— Александр! Мы тебя любим! А-а!! — вопила старшая дочь.
— Васиин! А-А! Васиин! Я тебя всегда любила!! Я не верю что это ты!! А-А! — визжала младшая.
— А-а! — обалдел выбежавший из каюты на крики дочурок испуганный папаша.
— А-а-а?! — поддержал его ошарашенный Тейлор.
— Э-э, — задумчиво произнёс Кравцов, почёсывая себе лысую макушку.
— Васин! Ты совсем охренел?! Тебя на минуту нельзя оставить! Маньяк чёртов! — на прозвучавшем неожиданно русском заорал громче всех Лебедев.
— Упс, — только и сказал милый мальчик Саша, в ответ невинно хлопая ресницами, и ощущая как одна из дочерей, лезет ему руками под майку, а другая...
Глава 4
Лебедев освободился через десять минут. Как оказалось он обсуждал с американцами сложившуюся вокруг меня ситуацию.
— Как мы и договорились ничего конкретного я им не сказал, — поведал мидовец проводив иностранных граждан и попросил меня идти к себе, а не шляться по кораблю.
Я не стал спорить и смиренно пошёл получать причитающийся разнос. Естественно, моего появления ждали. И естественно, как только я переступил порог каюты, этот самый разнос и начался.
Вдоволь наругавшись, где-то через пятнадцать минут монолога, мама решила перейти к конструктиву и попросила правдиво рассказать, как всё было.
Задача была из простых, ибо всех «ужасов» того путешествия я ей рассказать просто не мог — стеснялся. Да и не к чему ей было знать все нюансы тех «событий». Поэтому пришлось ограничиться лёгкой версией произошедшего — познакомился с красивой девчонкой, поцеловался и вот так случилось.
— Вот так всегда и случается! Получилось у него! — произнесла мама, очевидно решив, что время для диалога прошло, и вновь перешла к прерванному монологу и слезам.
Проговорили, если это можно так назвать, мы с ней ещё около получаса. Всё это время я её успокаивал и напирал на то, что всё образуется. Она же плакала, ругала себя, что не досмотрела и плакала вновь. Я старался успокаивать, как мог, и всё время твердил, что вполне возможно это провокация или шутка.
В конечном итоге и я, и она устали твердить одно и тоже, и я предложил оставить вопрос открытым до вечера.
— Почему до вечера? — с надеждой спросила мама, вытирая слёзы.
— А потому, что товарищ Лебедев сказал: «Москве виднее, что делать надо! Поэтому ждем, когда связь наладится». А к вечеру она наверняка восстановится.