— Успокойтесь, сейчас мы…
— ОН НЕ МОЖЕТ ДЫШАТЬ! ИНГВЕ! Мой мальчик…
Наконец-то пришел муж. Он обнял рыдающую женщину, а сам отсутствующим взглядом смотрел на блестящий черный сверток поверх носилок, в котором лежал его единственный сын. Казалось, будто зрелище притягивало все силы в комнате, и самое ужасное, что бывший ее обитатель, запакованный таким образом, сделался больше и значительнее, чем когда-либо при жизни.
— Но почему?.. — спросил отец. — Я думал, мы увидим его перед отъездом. Не знал, что… Я думал, Маргидо…
— Его придется вскрывать, — сказал пристав, глядя в пол. — Это обычная процедура при самоубийствах.
— Зачем? Ведь никто не сомневается, что это он сам!
Пытаясь держать себя в руках, отец говорил сипло и напряженно, мать же повисла на его руках и беззвучно плакала, закрыв глаза.
— И я не сомневаюсь, — отозвался пристав и откашлялся, переминаясь с ноги на ногу.
— А я могу отказаться? Запретить им резать нашего мальчика?
Мать, не открывая глаз, содрогалась от рыданий, слезы ручьями текли по щекам.
Пристав вдруг участливо посмотрел на отца и сказал:
— Хорошо. Я отменю вскрытие. Ладно, Ларе. Но все равно сегодня вы его не увидите. Пусть «скорая» его увозит. А когда Маргидо его подготовит…
Отец медленно кивнул.
— Спасибо. Большое спасибо. Турид, пусть они уезжают. Пойдем.
В спешке, одновременно руководя выносом носилок, Маргидо донес мешок с мусором до своей машины и взял документы. «Скорая» медленно, не торопясь, проехала в ворота без сирен и маячка, теперь все соседи поняли, что кто-то умер. Следом выехала машина пристава.
Входная дверь все еще была широко распахнута, желтый свет падал на снег перед домом и на пригорок. Теплый желтый свет, который создавал ложное впечатление уюта, теплой печки и кофейника, ощущение нормальной жизни. Маргидо никак не мог привыкнуть к контрасту. «Смерть всегда приходится не к месту, за исключением войны, разве что», — думал он. Луна уже давно взошла над склоном, почти полная, вокруг нее распространялось слабое свечение, тени деревьев прерывались на насте, Маргидо разглядывал их, строя планы на завтра.
Надо снова заехать сюда утром, потом у него похороны в церкви в два часа, потом ему надо подготовить тело, чтобы родители могли на него посмотреть, и сестры тоже. Может быть, они тоже закажут службу завтра вечером, в больничной часовне. Завтра же надо договориться с помощницами. Фру Габриэльсен и фру Марстад всегда четко выполняют обязанности. И хотя работали они втроем, домой к родственникам он отправлялся сам. Если у него не было возможности приехать, он рекомендовал другое бюро. Женщины не хотели выезжать на дом, они прекрасно знали, что там приходится убирать простыни в мешок для мусора и не только. Врач дала матери успокоительное, отец отказался. Классический случай: мужчины хотят справиться сами, с ясной головой, не сломаться, не потерять контроль. Он ходил взад-вперед по кухне, заложив руки за спину, Маргидо не завидовал предстоящей ему ночи.
— Возьмите снотворное, — предложила врач, очевидно, подумав то же самое.
— Нет.
— Я все-таки оставлю упаковку на всякий случай. Это не… устаревшее снотворное. Оно действительно всего лишь помогает заснуть.
Маргидо взглянул на нее, но она не заметила своей бестактности, впрочем и остальные тоже.
— Только не кремируйте его, — сказал отец, повернувшись затылком к отражению в окне.
— Нет, конечно. Если вы не хотите, — ответил Маргидо.
— Хотим! — закричала мать. — Я не хочу, чтобы его зарыли в землю! И чтобы он там лежал и гнил, и его ели! Надо… надо…
— Не будет он гореть в аду, если я могу этому помешать, — произнес отец. Мать молча закрыла лицо руками.
— Не понимаю, — прошептала она. — Почему он… Нас не было всего несколько часов. Почему он не подождал, я бы поговорила с ним, помогла, помогла бы моему мальчику. Как ему было больно…
— Иди ложись лучше, — сказал отец. Она тут же смущенно встала, покачиваясь. Муж проводил ее в коридор. Врач и Маргидо остались на кухне, сидели в тишине и слушали медленные спотыкающиеся шаги на лестнице.
Они переглянулись. Ее взгляд вдруг наполнился скорбью, но она промолчала.
Когда врач уехала, он остался на кухне с отцом. Тот наконец-то сел на табуретку, склонив голову и зажав кулаки между колен. Крестьянские руки с чернотой вокруг ногтей и в глубине каждой морщины и складки. На хуторе останется старшая дочь. Мальчик, которого везли в морг в воскресную ночь незадолго до Рождества, не был наследником. Будто бы от этого легче. А пристав думал, что легче.