— Возможно. Но когда случается такое, нельзя требовать от человека… И не забывай: он прилетел мгновенно, прямо из Копенгагена, как только узнал, что она заболела. Это что-нибудь да значит!
— Но в нем нет горя.
— Все горюют по-своему, — сказала она, отпустила его плечо, села.
— Он горюет? — переспросил отец и поднял лицо ей навстречу. Узкое лицо, с которым у нее не было ничего общего, и все равно она знала, что-то непременно есть.
Она кивнула, отвернулась, сделала вид, что загрустила от этой мысли.
В свинарнике было хорошо. Ее больше не смущал грязный комбинезон, и резкий запах свиней тоже уже не трогал. Она радовалась встрече с поросятами, все никак не могла на них налюбоваться, даже несмотря на все события. Свиньи визжали и хрюкали, они взволнованно зашевелились, когда зажглись лампы под потолком. Сначала надо было убрать навоз, с утра его было определенно меньше, чем вечером, подумала она. Свиньи ночью спят и, наверно, не ходят в туалет.
Она первая обнаружила мертвого поросенка. Не у Сири, теперь у Сары. Он лежал один посреди загона, пока четверо остальных спали под обогревателем.
Сара бодрствовала, стояла как ни в чем не бывало, просунув пятачок между металлических прутьев загона, и принюхивалась к Турюнн, большая поверхность пятачка была как радар.
— Смотри, — сказала Турюнн и указала пальцем. — Поросенок лежит.
Он приблизился к ней, встал, тяжело опустив руки вдоль туловища, и посмотрел на поросенка, потом зашел в загон, поднял его за загривок. Кожа поросенка тонкой материей сложилась в его пальцах.
— Она его заспала? — спросила Турюнн.
Он не ответил, вышел из загона и отнес малыша в мойку. Она услышала, как крошечное тельце упало на бетонный пол. Потом стало тихо. Она стояла и разглядывала Сару.
— Что ты наделала? — прошептала она. — И именно сейчас…
Сара не отводила взгляда. Он был полон голода, силы и беззаботности, у нее осталось еще четверо, это был ее первый опорос, откуда ей знать, как быть хорошей матерью?
— Таких, как ты, исследуют, — сказала Турюнн. — Ты опасна.
Она сильно ударила Сару ладонью по пятачку. Сара попятилась на полметра, села, смутилась и заморгала. Отец не выходил из мойки, было по-прежнему тихо. Она пошла туда. Он сидел на корточках перед поросенком, обхватив руками голову. Волосы торчали клочками сквозь пальцы. Он сидел к ней спиной, поросенок лежал под углом к стене, скорее, голубой, чем розовый.
— Отец, — сказала она и заметила, что слово все еще звучит неестественно.
— Я больше не могу, — сказал он. Голос был сиплый.
— Ты сказал, это обычное дело, — заметила она.
— Только не сейчас. Не сейчас.
Он закачался.
— Я понимаю, — сказала она.
Он не отвечал. Только качался все быстрее, пока через несколько мгновений не завалился на бок, так и не отняв рук от головы и прижав колени к груди.
В свинарнике опять завыли, сначала две-три свиньи, потом остальные, как стая волков. Они проголодались, хотели завтракать, а он запаздывал. Турюнн наклонилась над ним, попыталась убрать руку с головы, но не получилось. Он рыдал, слезы лились по переносице и капали на пол. Было ужасно холодно, не замерзнет ли вода в кранах? Свиньи верещали, свиноматки басом, нетерпеливые поросята визгливым фальцетом. Звуки давили ей в спину, затылок, барабанные перепонки. Там живые существа, и они полностью зависят от привычного распорядка.
— Мне надо… Я все сделаю. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Можешь просто… А потом мы пойдем домой и позавтракаем.
Она оставила его и попыталась вспомнить, сколько они относили корма в разные загоны накануне вечером. Навоз она приберет позже, это не так важно, сейчас надо их успокоить, накормить.
Повозившись, она нашла в предбаннике выключатель. С потолка свисала воронка. Турюнн поднесла ведро и открыла задвижку. Корм с грохотом повалился из горлышка, она вернула задвижку на место, но задвижку заело и пришлось заталкивать ее с силой, ведро переполнилось, корм упал на пол. У Эрленда есть «валиум», если отец откажется его принимать, она разломает таблетку и сунет ему в еду. Если, конечно, удастся его покормить. Или, может, в кофе.
Ей бы даже было приятно здесь одной, если бы только отец не лежал в мойке. Она неожиданно осознала, когда торопилась от загона к загону, что ей хорошо. Она никогда не работала в свинарнике одна, только наблюдала, и вот, ходит за кормом, вываливает его проголодавшимся животным и очень им нужна. Кто бы еще этим занялся, когда отец валяется за дверью?
Она вспомнила репортажи в газетах. Люди из Общества защиты животных приезжали на хутор и обнаруживали ужасную картину: скот по колено в навозе, пожирающий друг друга. Наверное, все начиналось примерно так же. Не исключено. Ключевая фигура в семье умирает, свиньи разочаровывают, радость от работы иссякает, все кругом превращается в безмолвный упрек и приходит в упадок.