— Ты смотри, что она знает! — сказала Таня медленно, и глаза будто раздвинули ее лицо.
Но я уже выдохлась и призналась, что больше ничего не знаю, да и это недостойным образом подслушала у одного живописного дядечки.
— Такой — ноздри по столовой ложке?
Я засмеялась точности ее сравнения.
— Вот гад! Старший геолог в моей партии. Дикий тип. Ты знаешь, как мы переживаем, если кто задержался в маршруте или голодает? А этот ни за кого не переживает, и его никто не может терпеть. Баня ему не дает покоя! Да, я всегда на базовом лагере ставлю баню. А как же? Реки горные, не помоешься. У него в этом году из отряда двух питекантропов извлекла и отправила за пятьдесят километров пешком в баню, да велела за день управиться, иначе будут иметь дело со мной! Не выношу распущенности, мои рабочие в нейлоновых рубашечках являются за расчетом. Ну, ладно, он несчастный человек, его не любит никто.
Она была и новая, и знакомая, сквозь теперешнее обличье все больше проступало прежнее, и через час я утратила восприятие Тани как зрелой, чужой женщины, теперь в каждом движении, из каждой морщинки, из каждой прядки выглядывала юная, насмешливая, лукавая Таня, ходившая машисто, говорившая убежденно. Она и сейчас вышагивала по номеру и рассказывала, уверенная, что мне необходимо знать какие-то общие вещи о жизни, которой жила она.
Вот летела в Ленинград, защищала свой труд — лист геологической карты и объяснительную записку к нему. Очень все прошло хорошо!.. Кстати, ты читала последнюю повесть о геологах? Мне не очень… О нас мало кто говорит правду, как-то все приукрашивается, подводится под общий жизненный знаменатель. А мы — не как все люди, нет…
Чуть солнышко пригреет, все бросаем и летим туда, где никогда еще не были. В жару, в дожди, в комарье, в холод, в голод, в опасности!.. Бывает, по месяцу нет вертолетов, а продуктов — последние крохи. Летим в свои палатки, к которым во время дождя притронься спиной — все, лив-проливень… Техника нас не коснулась, хоть и летают к луне. У меня есть один пронесчастный вездеход — считай, крупно повезло. А! Все это я тебе говорю зря. Ты все равно меня не поймешь, потому что этого плохого я не вижу. Вижу только прекрасное утреннее солнце, которое выгоняет из палатки к костру. Вижу… Да что говорить! Бродяги мы. Горький умел определять это в людях…
Она объясняла про тектонические, стратиграфические и прочие разделы геологии, как порой трудно выяснять строение района. («С водоразделов тащится делювий и прикрывает низлежащие толщи, раскопать невозможно, плащи делювия огромной мощности, прибегаем к косвенным признакам!») Рассказывала, как собирают фауну в песчаниках, как много прорывов случилось в прошлом сезоне — эта рация, например («С дальним отрядом связь довольно условная, слышат только настройку друг друга»), как жалко провожать студентов, которым в сентябре надо быть в институтах, и как хорошо, когда основная работа закончена, начинать редакцию листа — посещение непонятых в свое время маршрутов, неясностей на карте.
Нет, эта Таня уверенней и строже, и то, сколько и что знала и умела она, утверждало ее в жизни. Мне только показалось, что она слишком нервна, неспокойна, — то ли возбуждена встречей, то ли ожидает кого. Разговаривая, все ходила, припадала к окну, что-то высматривала среди сараев, занесенных снегом, прислушивалась и раза два открывала дверь в коридор.
Где-то стукнули, она тотчас выглянула.
— А это ты? — сказала кому-то. — Я здесь — прошу!
И подтолкнула ко мне невысокого молодого алтайца, которого я узнала, — конечно, его она и ждала.
— Пожалуйста, познакомьтесь.
Я протянула руку:
— Тэке? — меня словно подмывало ошеломлять Таню осведомленностью.
— Вот именно! — Блеснули черные суженные глаза на жестком лице, и он вопросительно-быстро глянул на Таню.
— Ну, знаешь ли… — уставилась она на меня, но тут же воскликнула обличающе и облегченно: — А-а, это она вчера обедала рядом с нами и услыхала! Да?
Смеясь, я подтвердила. Тогда они оба тоже засмеялись, и так мы втроем посмеялись еще. И чем больше смеялась я, тем больше смеялись они, и мне стало казаться, что они уже смеются надо мной.
Таня тут же нахмурилась и повернулась к Тэке:
— А я подумала — опять Флорыч. Преуспевает в пошлости где только может — дикий тип!
— Татьяна Васильевна сама дикий тип, — сказал вдруг Тэке, и эти слова и взгляд на нее, насмешливо-нежный, выдали их короткие отношения. — Это она прозвала его так! Представляете, снимали карту на разных участках, ее — запад, Флорыча — восток, а по границе никак не сбиваются. Главный геолог экспедиции прилетал сбивать.