— Ты чего там, мама?
Неторопливо, замирая, доносился до нее голос Настасьи Иванны:
— И врачиха одна, доцент, тоже говорила, даже лебедок своих привела, лебедкам говорила: «Организьма твоя сразу поддалася тому, что назначили». А ведь сердце было совсем в сторону сворочено.
Нет, матери ее не понять. Не знает она доверчивой нежности остренького тонкого плечика. А Полина все время ощущает его. И показалось вдруг — не дожидаться завтра! Вся сила самоотверженности, которая копилась в ней, захлестнула Полину. Она вскочила, заметалась, выбежала в переднюю, сняла телефонную трубку, вызвала мастера и сказала, что хочет работать в цехе, — здорова, уже здорова, а главное — семья!
Все это можно бы и потом, звонок ничего не решал, но чувства искали выхода, требовали деятельности.
— Чего еще надумала? — заворчала Настасья Иванна. — Опять в грязищу полезешь?
Полина улыбалась:
— Черненькая она, мама, будто и впрямь моя! А тараторочка: полоток, мотолок.
Она подняла глаза, и мать произнесла только:
— Блаженная ты, право!
Сегодняшний день выговорила у мастера — такой день не повторится! Счастье начиналось с утра, и Полина нырнула в него, сразу ощутив бодрящее его действие.
Торопясь с узлом потемневшей, неопрятной улицей, скользя по оледенелому за ночь пупырчатому тротуару, она жадно дышала весенней свежестью холодного воздуха. Сколотый лед лежал в кучах, взяла и прошлась по нему с краешка — хрустит! Свернула за угол, а озабоченное белое солнце навстречу!
Полина с трудом удерживала улыбку на просветленном, похорошевшем лице. Наташа, Наташа, Наташа! Ты все изменишь в Полинином доме! От одной мысли об этом становилось приятно, словно погружалась во что-то душистое, облачное и легкое. Но едва касалась минуты, как введет к себе девочку, как, еще не раздевшись, побежит она по квартире, как зазвенит, рассыплется стекляшечками по дому ее голосок, и такая нестерпимая радость охватывала Полину, что все мешалось, и, словно в тумане, снова принималась думать, как открывается дверь и входит она, ведя за ручку и пропуская вперед Наташу.
Нет, что за девчонка! Директор детского дома, полная, немолодая, коротко остриженная женщина, с неожиданным басом, загадочно пообещала, когда Полина впервые пришла к ней: «Сейчас мы покажем вам одну девочку!» Она гордилась, словно мать, гордилась, и Полина немножко ревновала.
Чемодана не взяла нарочно, связав в платок Наташины пальтецо, варежки и всякое бельишко, чтобы потом ничто не мешало вести ребенка домой. Поднимаясь с вещами на каменное крыльцо, оглянулась. Два паренька в ярких кашне и женщина с бумажным рулоном спешили мимо. Но спроси их — они одобряли ее!
Все еще в состоянии душевного подъема, Полина не сразу поняла, отчего басовитый, знакомый и почему-то всегда удивлявший директорский голос пробует мягкие ноты:
— Вы извините, дело в том, что Наташу… Да вы садитесь!.. Наташу хочет взять прокурор города. Так уж вышло… Очень настаивает. Просто влюблен в девочку…
И так как Полина молчала, женщина, сидевшая перед ней, деликатным движением поправив прическу, начала снова:
— А вам подберем. Столько прекрасных детей!.. Но вы не показывайтесь, пока ее не возьмут, а то она… — женщина улыбнулась, — спрашивает про вас. Понимаете, прокурор, такой человек… как откажешь? Ведь дом наш на хорошем счету у начальства, никогда нас не обижают, так что и мы должны… Понимаете?
И в порыве сочувствия или потому, что Полина продолжала молчать, директор нашла нужным пояснить:
— Они хотели мальчика, но Наташа сбила их с толку. Ну, вы-то можете это представить! — И опять дрожала гордость в басовитом голосе: — Да вы не расстраивайтесь. Вы понимаете, как ей там хорошо будет!
Там ей будет хорошо… Там не придется занимать, чтобы сбить одежонку дочке. Полина понимала. Но удушливый ком забил горло, и губы мелко-мелко дрожали, и дрожала диафрагма — видно, все еще болела Полина!..
И снова нянчила чужие детали. Цилиндры, диски, валы… Диски, валы, цилиндры… Усики точно входили в канавку. Скоба, штанген, угломер. Полина, не глядя, доставала нужный меритель.
Двенадцать деталей, обработанных Кныревым, еле уместились на контролерском столе — двенадцать массивных валов. Гонит Лешка изделия в счет будущего года. Сколько операций в детали, столько раз припечатает Полина клеймо. Эх, и профессия! Погоди, совсем отомрет.