Чилл поднял на меня глаза - пустые, стеклянные, ничего не выражающие.
- Выучит, - жестко сказал он. - Есть захочет, выучит.
Меня поразила эта неумолимая логика. В самом деле, Фредди может отказаться oт диверсии. Он даже не будет голодать - у нею есть небольшой капиталец, сколоченный на службе у Чилла, потому что, как рыба-лоцман, которая плавает вместе с акулой и подбирает ее объедки, так и Фредди вместе с деньгами Чилла ставил свои и подбирал сотни там, где Чилл глотал сотни тысяч. У Фредди хватило бы средств, чтобы открыть собственное дело: табачную лавочку, гараж или тайный игорный дом. Но Фредди не пойдет на это. Он согласится на унижения и даже на опасность грязной работы диверсанта, лишь бы не отрываться от больших денег.
А что бы я сделал на его месте? Хватило бы у меня смелости сказать: "Прощайте, мистер Чилл. Я ухожу на бульварные скамейки"?
Я набрал полную грудь воздуха.
- Мистер Чилл, я категорически возражаю против такого применения искусственного холода В нашем до говоре речь шла о ледяном строительстве и только: о плотинах, мостах, о мирных сооружениях...
- И о различного рода новых применениях льда, не предусмотренных в перечне, - добавил мистер Чилл, ничуть не повышая голоса. - Дорогой мистер Джонсон, я очень высокого мнения о вас как об инженере, но вы совсем не знаете жизни. Я сам виноват в этом (в голосе Чилла послышалось отеческое назидание). Я посадил вас в уютный кабинет, снабдил вас книгами, чертежной бумагой, письменным столом, мягким креслом, даже сигарами из Гаваны. Вы имели удовольствие изобретать. Я отгородил вас от жизни, я грудью прокладывал вам дорогу и давал вам деньги, чтобы вы могли мыслить продуктивно (образ мистера Чилла в полосатой пижаме и бархатных туфлях, который своей тщедушной грудью прокладывает мне дорогу, вызвал у меня невольную улыбку). Я заботился, чтобы ваши мысли не остались химерами и вы же меня упрекаете. Нехорошо.
- Я с величайшим удовольствием строил бы любезные вашему сердцу плотины, - продолжал Чилл, - но, к сожалению, сейчас это нерентабельно. Три месяца назад в этой самой каюте я подсчитывал с виднейшими лоббистами, во сколько обойдется утверждение вашего проекта. Лоббисты считают, что против нас единым фронтом встанут все строительные компании, а кроме того, владельцы тепловых электростанций, короли угля и нефти. Я еще недостаточно силен, чтобы бороться один против всех. Но даже если мы, улучив момент, протащим ваш проект через конгресс и получим подряд, чего мы добьемся? В наше время государственные стройки влачат жалкое существование. Как только мистер президент потребует добавочных расходов на армию, нам тут же урежут кредиты. Скажите мне спасибо, что я нашел выход, Джонсон. У военных всегда есть деньги. Какое вам дело до этих косоглазых, которых они будут вымораживать? Мы деловые люди. На моих фабриках работает 120 тысяч человек - все чистокровные американцы. Я кормлю их - их жен, ребятишек и старых бабушек. Ради них я обязан брать любой заказ. Или вы хотите, чтобы эти 120 тысяч семей голодали из-за нашей мягкотелости.
Я молчал, и Чилл, решив, что он убедил меня, улыбнулся мягко и ласково. Но я молчал не потому, что согласился. Я понял одну простую вещь: споры полезны, когда нужно выяснить истину, но с вооруженным убийцей не спорят - его бьют, чем попало. Если человек падает в обморок, порезав палец, но не смущается уничтожить население целого города, если человек обирает 120 тысяч рабочих с семьями, если за их счет он сколотил миллионы и себя же считает благодетелем, с таким - спорить бесполезно. Он все равно не поймет.
- Не надо быть наивным, Джонеон, - сказал мне шеф на прощание. - Жизнь - борьба. За победу иногда приходится перегрызать горло. Наступают великие дни. Мы используем вашу мысль на практике - это будет новая Хиросима. Я думаю, мы заработаем на этом деле славно. Ваша доля может дойти до трех миллионов лет через пять. Три миллиона - всегда деньги. Вы сможете прожить всю жизнь, ничего не делая, поехать на яхте вокруг света или купить усадьбу с речкой и построить для собственного удовольствия ледяную плотину, чтобы освещать свой гараж. С тремя миллионами можно быть сумасбродом и даже филантропом. Ведь вам не снилась такая сумма, Аллэн, а?
Глава 16
ДЖО очень удивился, когда я попросил его познакомить меня с "подрывными элементами".
- А стоит ли? - спросил он, и в его голосе я услышал глубокое недоверие к преуспевающему инженеру. И когда я объяснил, что речь идет об оружии, Джо все еще пытался успокоить меня, говоря, что они сами предупредят рабочих, в любом порту, куда бы ни пошла "Уиллела".
Но мне все-таки удалось уломать Джо. Он попросил меня подождать на нижней палубе и вскоре привел туда молодого худощавого кочегара, смуглого от угольной пыли, въевшейся в поры.
- Вилкинс, - представился "подрывной элемент". Я спросил его, не коммунист ли он, и был разочарован, получив отрицательный ответ. Совершенно неожиданно для самого себя я понял, что в душе у меня произошел переворот. В наших кругах принято было говорить о коммунистах с некоторой опаской, но сейчас, когда я сам свернул с дозволенного пути, мне казалось, что только коммунист мог указать мне надежную дорогу.
- И зачем только вы, инженеры, выдумываете такие пакости. А еще ученые люди! - с упреком сказал Джо, когда я закончил рассказ о намерениях Чилла.
Я покраснел, как будто в самом деле был виноват. И мне было приятно, что кочегар Вилкинс нашел нужным прийти ко мне на помощь.
- Ерунду городишь, Джо, - сказал он. - Вещи сами по себе не бывают злыми и добрыми. Ружье - штука хорошая, она выдумана для охоты. И пароходы очень полезны - тебе не надо это объяснять. А когда нашему брату дают в руки ружье и сажают на пароход, чтобы мы убивали корейских крестьян, - это очень скверно. Но изобретатели здесь не при чем.
- Так вы считаете, что это дело неотложное? - продолжал он, обращаясь ко мне.
Я подтвердил. "Уиллела" должна была завтра к вечеру прийти в Пальматаун. Послезавтра летчики Чилла возьмут аппараты на борт, и в тот же день они будут сброшены на деревни восставших партизан. Не думаю, чтобы Вилкинс мог переубедить наемников доллара.
Между тем к нам присоединились еще трое: долговязый швед, малиновый от загара, худощавый итальянец и негр. Каждый из них крепко пожал мне руку, кроме негра, разумеется. Негр не рисковал протянуть руку белому мистеру.
Когда я закончил рассказ, второй раз передавая им все с самого начала, сразу вспыхнул спор. Никто не сомневался - аппараты надо уничтожить, но как?
Итальянец предлагал проделать все в полной тайне. "Нас пятеро решительных, - твердил он. - У нас есть ножи. Зачем нам лишние разговоры, захватить каюту шефа, нож к горлу и пусть дает приказ капитану: "Все оружие за борт!" Вилкинс с возмущением возражал:
- Мы матросы, а не ракетиры. Мы открыто стоим за дело мира. И это все должны знать.
- Я так и предлагаю. Мы схватим шефа за горло и объясним ему. А что ты хочешь? Рыться в трюме? Разве мы найдем эти бомбы?
- В самом деле, мистер, вы знаете, где лежат ваши бомбы?
К счастью, эта трудность быстро разрешилась. Конечно, матросы сами должны были знать, где что уложено. Когда я подробно описал, как выглядят аппараты, Джо радостно вскрикнул:
- Я знаю, где они. Они не в трюме, а в холодильнике, возле камбуза. Правда, мы отдали ключ капитану, но я, пожалуй, подберу другой. Кок не знает, конечно, что у нас - кухонной братии - есть второй ключ от кладовки.
При этом известии все заговорщики оживились.
- Значит, это рядом с кубриком. Очень удобно, мы вытащим бомбы прямо на нижнюю палубу.
- Но ведь там охрана.
- А кто в охране? Толстый Дик? Мы уговорим его.
- Но имейте в виду, ребята, там штук сорок и все они тяжелые. Здесь пятерых мало, мы провозимся всю ночь.
- Ну вот, я говорил, что надо поднимать народ.
В матросском кубрике было душно и тесно. Матросы спали на койках в два этажа. Пахло мокрой обувью, потной одеждой, крепким табаком. В углу под тусклой лампочкой четверо играли в карты, рядом благообразный старик с очками на носу целился ниткой в игольное ушко. Остальные спали, разметавшись и сбивши в ноги легкие пикейные одеяльца. Они стонали во сне, скрежетали зубами и неожиданно всхрапывали, а пружинные койки скрипели под тяжестью сильных тел.