Ставил забор, а сам украдкой посматривал на выгон, где выросли два новых строения: одно — школа, другое — сельсовет. И что-то третье начали. Что бы это такое? Сам себя убеждал, что это его совсем не интересует, однако что еще там Луць на своем дворе роет?
— Здорово, шурин!
— Как жив-здоров? Забор ставишь?
— Угу…
— Больно высок. Смотри, упадет и все твои сотки накроет, еще и тебя придавит.
Андрей уловил насмешку в голосе Луця, но молча проглотил обиду.
— Там что-то еще начали строить?
— Клуб. Читальня будет, Андрей.
— Но?
— Ей-бо! Такой клуб будет, как театр в Коломые. На четыреста мест.
— Ты врать здоров, Луць.
— Спасибо на слове, свояк. Да ты бы пошел посмотрел. Хоть со стороны поинтересуйся.
Андрей пятится от ограды, так как не выносит агитации. Но еще вопрос:
— А кто же деньги дает, Луць?
— Поп дает. Не знаешь, кто деньги дает? Государство. А если и своего труда немного добавим, то судиться не будем. Разве мы с тобою требовали плату тогда, как собирались читальню строить? А, Андрейко?
— Ого, тогда время другое было.
— Что правда, то правда. Тогда совсем другое время было. Тебя тогда от читальни полиция палкой прогнала, в кандалы заковала, а теперь… Да где уж! Из-за такого забора…
«Агитирует Луць. Ничего другого, только агитирует. Нет, братец, меня в свое время не так агитировали. Голодный был, и то не сдался. А теперь, слава богу, не думаю о куске хлеба. А что еще человеку надо?» И Андрей снова идет к себе, продолжает работу. Но мысли не дают ему покоя.
«Читальни захотелось, пся крев?»
«Захотелось!»
«На!» — шлеп по щеке…
Тьфу! Вырвалась чертова ветка из-за перекладины и ударила по лицу. То жандармы били, а теперь собственный забор лупит.
Сплюнул. Ничего уже сегодня не ладится. Олена возится около скотины. Посмотрел на нее, будто давно не видел. Платком половину лица прикрыла, какая-то странная, словно немая. А глаза темные и грустные, как тогда, на Юзевичевом поле.
Бросил пилу, пошел на улицу. «Как театр в Коломые… Сами делают… Гм…»
Неуверенно, боясь самого себя, подошел к мастерам, закладывавшим фундамент под клуб.
— Бог в помощь! — все же захотелось словом перекинуться с людьми.
А этот Семен Заречный, бес бы ему приснился:
— А мы бы не кляли, если б и вы помогли!
Взял Андрей топор, поплевал в ладони да и — трах-трах по сучковатому бревну. Белые стружки, крученые, как от рубанка, — во все стороны.
— Ого-го! — смеется Семен. — А я думал, ты совсем расклеился около Олены! Скажи, Андрей, а правду ли говорят, что ты такой высокий забор ставишь, что и окон не видно? Как вокруг тюрьмы, а?
Дружно засмеялись мастера.
Вздрогнул Андрей, выпрямился, и так ему горько стало на душе, так больно, что взял бы этот топор… Эх!.. Повернулся и пошел по дороге. Торопился, будто к выгодной работе. Чувствовал, что должен что-то сделать, потому что дальше так жить нестерпимо. Был первым человеком в селе, а теперь один лишь смех, стыд и позор!
Остановился у своего забора, посмотрел на свое хозяйство.
Одна тоска кругом! Навалился на забор всем телом — трресь, тр-рах!
— Сдурел ты или пьян? — крикнула Олена.
А Андрей повалил забор и только тогда глухо ответил:
— Не знаю!
Зашел в хату и сразу взял готовые рамки. Самому понравились! Улыбнулся им, как ребенку, и унес с собою на улицу.
— Вот я уже и закончил, пан… товарищ директор.
Глаза директора засветились.
— Вы мастер. Да это же прекрасно! Ну, и сколько же они?
— Да так… Нисколько.
— Что значит — так?
— А так… Для детей…
Вечером, когда директор все же пришел к нему договариваться о плате за рамки прекрасной художественной работы, Андрей кричал, забыв о вежливости и почтительности:
— Все вы думаете, к чертовой матери, что я уже такой человек, что ничего для людей сделать не могу? И человеком-то меня все вы не считаете!
•
Андрей ничего не мог ответить Бондарю на его вопрос. Держал в опущенной руке смятый лист бумаги и хмуро смотрел в окно, на кошару, где шныряли белые и черные овцы.
— Не могу я дальше так, — говорил, обращаясь к самому себе. — Я мог бы в колхозе столярить да и хоть бы овец пасти на полонине. Но если не хотите, то…
Прояснилось наконец, смягчилось Луцево лицо, а Бондарь протянул руку к Андрею.
— Что уж теперь с тобою делать? Давай сюда бумажку. Лучше поздно, чем… А постой-ка… — Бондарь сосредоточился, подмигнул хитро и бросил Андрею с каким-то вызовом, твердо: — Оформлял ты как-то церковь, теперь за клуб возьмись, а? Богу отслужил, послужи теперь обществу. Ну?